Гилберт Честертон - Английский с Г. К. Честертоном. Рассказы об отце Брауне / Gilbert Keith Chesterton. The Innocence of Father Brown

 “Well, Flambeau,” says the voice, “you really look like a Flying Star; but that always means a Falling Star at last.”

The silver, sparkling figure above seems to lean forward in the laurels and, confident of escape, listens to the little figure below.

“You never did anything better, Flambeau. It was clever to come from Canada (with a Paris ticket, I suppose) just a week after Mrs. Adams died, when no one was in a mood to ask questions. It was cleverer to have marked down the Flying Stars and the very day of Fischer’s coming. But there’s no cleverness, but mere genius, in what followed. Stealing the stones, I suppose, was nothing to you. You could have done it by sleight of hand in a hundred other ways besides that pretence of putting a paper donkey’s tail to Fischer’s coat. But in the rest you eclipsed yourself.”

The silvery figure among the green leaves seems to linger as if hypnotised (кажется, что серебристая фигура в зеленой листве медлит, точно загипнотизированная), though his escape is easy behind him (хотя путь к бегству открыт: «бегство незатруднительно позади него»); he is staring at the man below (он пристально глядит на человека внизу).

“Oh, yes,” says the man below (говорит человек внизу), “I know all about it (я знаю все об этом). I know you not only forced the pantomime, but put it to a double use (я знаю, что вы не просто навязали эту пантомиму, но сумели извлечь из нее двойную пользу). You were going to steal the stones quietly (вы собирались украсть эти камни без лишнего шума: «тихо»); news came by an accomplice that you were already suspected (известие поступило от /вашего/ сообщника, что вас уже подозревают; to suspect – подозревать), and a capable police officer was coming to rout you up that very night (а опытный полицейский офицер должен прибыть сегодня вечером, чтобы разыскать вас; to rout – разбить наголову; обнаружить; искать). A common thief would have been thankful for the warning and fled (заурядный вор сказал бы спасибо за предупреждение и скрылся; to flee); but you are a poet (но вы – поэт)… You already had the clever notion of hiding the jewels in a blaze of false stage jewellery (у вас была уже блестящая идея спрятать бриллианты: «драгоценные камни» среди блеска бутафорских драгоценностей; to hide – прятать; jewel – драгоценный камень; ювелирное изделие; jewellery – драгоценности).

 The silvery figure among the green leaves seems to linger as if hypnotised, though his escape is easy behind him; he is staring at the man below.

“Oh, yes,” says the man below, “I know all about it. I know you not only forced the pantomime, but put it to a double use. You were going to steal the stones quietly; news came by an accomplice that you were already suspected, and a capable police officer was coming to rout you up that very night. A common thief would have been thankful for the warning and fled; but you are a poet. You already had the clever notion of hiding the jewels in a blaze of false stage jewellery.

Now, you saw that if the dress were a harlequin’s (вот вы и решили, если /на вас/ будет наряд Арлекина; to see – видеть; понимать; считать; вообразить) the appearance of a policeman would be quite in keeping (то появление полицейского будет естественным: «в соответствии»). The worthy officer started from Putney police station to find you (достойный офицер /полиции/ отправился из полицейского участка в Патни, чтобы найти вас), and walked into the queerest trap ever set in this world (и попал: «вошел» в самую странную ловушку, которую когда-либо расставляли в этом мире). When the front door opened he walked straight on to the stage of a Christmas pantomime (когда отворились передние двери дома, он вошел /и попал/ прямо на сцену с рождественской пантомимой), where he could be kicked, clubbed, stunned and drugged by the dancing harlequin (где танцующий Арлекин мог его пинать, бить дубинкой, оглушить и одурманить), amid roars of laughter from all the most respectable people in Putney (посреди взрывов смеха самых респектабельных жителей Патни). Oh, you will never do anything better (да, ничего лучше этого вам не сделать). And now, by the way, you might give me back those diamonds (а сейчас, кстати говоря, вы могли бы отдать мне те бриллианты).”

 Now, you saw that if the dress were a harlequin’s the appearance of a policeman would be quite in keeping. The worthy officer started from Putney police station to find you, and walked into the queerest trap ever set in this world. When the front door opened he walked straight on to the stage of a Christmas pantomime, where he could be kicked, clubbed, stunned and drugged by the dancing harlequin, amid roars of laughter from all the most respectable people in Putney. Oh, you will never do anything better. And now, by the way, you might give me back those diamonds.”

The green branch on which the glittering figure swung, rustled as if in astonishment (зеленая ветка, на которой покачивалась сверкающая фигура, зашелестела, словно от изумления; to swing – качаться); but the voice went on (но голос продолжал; to go on – продолжать):

“I want you to give them back, Flambeau, and I want you to give up this life (я хочу, чтобы вы их отдали, Фламбо, и я хочу, чтобы вы покончили с такой жизнью; to give up – оставить; отказаться; бросить). There is still youth and honour and humour in you (у вас еще есть молодость, и честь, и юмор); don’t fancy they will last in that trade (не воображайте, что в вашей профессии они сохранятся; to last – продолжаться; длиться; сохраняться). Men may keep a sort of level of good (люди могут удержаться на одном и том же уровне добра; good – праведность; добродетель; добро), but no man has ever been able to keep on one level of evil (но ни одному человеку никогда не удавалось удержаться на одном уровне зла; evil – зло). That road goes down and down (такой путь ведет вниз и вниз = под гору; road – дорога; путь). The kind man drinks and turns cruel (добрый человек пьет и становится жестоким); the frank man kills and lies about it (откровенный человек убивает и лжет об этом). Many a man I’ve known started like you to be an honest outlaw, a merry robber of the rich (многие люди, которых я знал, начинали, как вы, благородными разбойниками, веселыми грабителями богатых; honest – честный; достойный уважения; outlaw – человек, объявленный вне закона; преступник), and ended stamped into slime (а заканчивали в мерзости: «затоптанными в тину»; to stamp – топать /ногой/; to stamp on smth. – топтать что-либо). Maurice Blum started out as an anarchist of principle, a father of the poor (Морис Блюм начинал как анархист по убеждению: «принципиальный анархист», отец бедняков; principle – принцип); he ended a greasy spy and tale-bearer that both sides used and despised (а кончил скользким шпионом и болтуном = доносчиком, которого обе стороны использовали и презирали; to despise – презирать). Harry Burke started his free money movement sincerely enough (Гарри Берк был достаточно искренен, когда начал свое движение «Независимые деньги»: «движение свободных денег»); now he’s sponging on a half-starved sister for endless brandies and sodas (сейчас он на содержании полуголодной сестры и покупает бесконечные бренди и содовую; to sponge – чистить; вытирать губкой; жить за чужой счет; приобретать за чужой счет; sponge – губка).

 The green branch on which the glittering figure swung, rustled as if in astonishment; but the voice went on:

“I want you to give them back, Flambeau, and I want you to give up this life. There is still youth and honour and humour in you; don’t fancy they will last in that trade. Men may keep a sort of level of good, but no man has ever been able to keep on one level of evil. That road goes down and down. The kind man drinks and turns cruel; the frank man kills and lies about it. Many a man I’ve known started like you to be an honest outlaw, a merry robber of the rich, and ended stamped into slime. Maurice Blum started out as an anarchist of principle, a father of the poor; he ended a greasy spy and tale-bearer that both sides used and despised. Harry Burke started his free money movement sincerely enough; now he’s sponging on a half-starved sister for endless brandies and sodas.

Lord Amber went into wild society in a sort of chivalry (лорд Амбер попал на дно: «вошел в дикое общество» в качестве рыцаря; chivalry – рыцарство; рыцари); now he’s paying blackmail to the lowest vultures in London (сейчас его шантажируют: «он платит по шантажу» самым низким стервятникам = подонкам в Лондоне; to blackmail – шантажировать). Captain Barillon was the great gentleman-apache before your time (капитан Барийон, некогда знаменитый джентльмен-головорез; apache – апаш; бомж; головорез); he died in a madhouse, screaming with fear of the “narks” and receivers (он умер в сумасшедшем доме, крича от страха перед полицейскими осведомителями и скупщиками краденого) that had betrayed him and hunted him down (которые его предали и затравили; to betray – изменять; предавать; to hunt down – выследить; затравить). I know the woods look very free behind you, Flambeau (я знаю, у вас за спиной вольный лес, Фламбо: «лес выглядит очень вольным»); I know that in a flash you could melt into them like a monkey (я знаю, что в одно мгновение вы можете исчезнуть там, как обезьяна; to melt = melt away – таять; /разг./ исчезать, растворяться, улетучиваться). But some day you will be an old grey monkey, Flambeau (но когда-нибудь вы станете старой седой обезьяной, Фламбо). You will sit up in your free forest cold at heart and close to death (вы будете сидеть в вашем вольном лесу, и на сердце у вас будет холод, и смерть ваша будет близко), and the tree-tops will be very bare (а верхушки деревьев будут совсем голыми).”

 Lord Amber went into wild society in a sort of chivalry; now he’s paying blackmail to the lowest vultures in London. Captain Barillon was the great gentleman-apache before your time; he died in a madhouse, screaming with fear of the “narks” and receivers that had betrayed him and hunted him down. I know the woods look very free behind you, Flambeau; I know that in a flash you could melt into them like a monkey. But some day you will be an old grey monkey, Flambeau. You will sit up in your free forest cold at heart and close to death, and the tree-tops will be very bare.”

Everything continued still (по-прежнему было тихо; to continue – продолжаться), as if the small man below held the other in the tree in some long invisible leash (как будто маленький человек внизу /под деревом/ держит другого = своего собеседника на длинном невидимом поводке; to hold); and he went on (и он продолжал):