Нина Меднис - Венеция в русской литературе

147

Вейль Г. Симметрия. М., 1968.

148

Там же. С. 40–41.

149

Сами имена первой близнечной пары — Атлас и Гадес — указывают на соотношение верха и низа, а в горизонтальном пространстве Атлантиды — на центр и периферию, то есть на типичную близнечную семантику, связанную с единством противоположного.

150

Бидерманн Г. Энциклопедия символов. М., 1996. С. 101.

151

Фуко М. Слова и вещи. С. 42.

152

Там же. С. 43

153

Звезда. 1996. № 11. С. 29. Далее ссылки в тексте приводятся по этой публикации

154

Одоевский В. Ф. Соч.: В 2 т. М., 1981. Т. 1. С. 59.

155

Кэрролл Л. Приключения Алисы в Стране чудес: Сквозь зеркало и что там увидела Алиса, или Алиса в Зазеркалье. М., 1979. С. 191.

156

Андерсен Г. Х. Сказки и истории: В 2 т. Л., 1969. Т. 1. С. 295.

157

Муратов П. Герои и героини. М., 1918. С. 7.

158

Там же. С. 28–29.

159

Альберти Л. Б. Девять книг о зодчестве. М., 1935. Т. II. С.

160

Некий интегрированный относительно апухтинского и тургеневского вариант находим у Н. Гумилева:

Этот город воды, колоннад и мостов,Верно, снился тому, кто, сжимая виски,Упоительный опиум странных стихов,Задыхаясь, вдыхал после ночи тоски.

161

Блок А. А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1963. Т. 8. С. 282–283.

162

Кузмин М. А. Избр. произв. Л., 1990. С. 483.

163

Письмо М. В. Веревкиной, ноябрь 1893 г. (Репин И. Е. Избр. письма: В 2 т. М., 1962. Т. 2. С. 42).

164

Лифарь С. С Дягилевым. СПб., 1994. С. 56.

165

Анненков П. В. Парижские письма. М., 1983. С. 19.

166

Остроумова-Лебедева А. П. Автобиографические записки. М., 1974. С. 311.

167

Лифарь С. С Дягилевым. С. 97.

168

Осоргин М. А. Времена. М., 1989. С. 97.

169

Осоргин М. Очерки современной Италии. М., 1913. С. 29–30. Впервые очерк был опубликован в 1925 г. в «Известиях», № 233.

170

Описание такого рода встреч приобретает в русской венециане 50–70-х гг. ХХ в. характер языковой единицы. Трудно представить, что русским писателям, посещавшим Венецию в эти годы, в действительности так часто встречались бывшие в российском плену венецианцы, знающие русский язык. Но помимо очерков В. Некрасова такой персонаж появляется в стихотворении С. Васильева «Гондольер поет страданье» (1962), по объему приближающемуся к небольшой поэме. Вводится он в текст в противовес пресловутым «толстосумам», которые мешают русским поэтам и писателям той поры вполне по-домашнему чувствовать себя в Венеции и ощутить ее красоты. Это противопоставление присутствует и у В. Некрасова, но не столь явно. В целом в советской венециане этого периода создается устойчивая семиотическая сетка, которая легко накладывается на изображение любого уголка западного мира, но в случае с Венецией контрасты и несообразности, как они видятся авторам произведений, выглядят особенно вопиющими. В этом смысле, как ни парадоксально, Венеция оказывается очень удобной для выражения в тексте известной идеологии. Ее культурно-исторический фон, кажется, сам отторгает некие издержки цивилизации, которые советские писатели усматривают то в крейсере на венецианском рейде, то в обилии богатых немецких и американских туристов:

Но вы к виденью этому прибавьте,Что перечеркивает всю красу,На близком рейде крейсер «Гарибальди»С ракетной установкой на борту.

Кто ж плывет со мной в гондоле,взор соседством веселя?Человек пять-шесть, не боле,не считая кобеля,два монаха-тугодума,как бы скованных во сне,да два явных толстосумас пестрым догом на ремне.Два лощеных иностранца,по всему видать — туза,оба-два американца,спеси полные глаза.

По какой-то причине особенную нелюбовь поэты той поры испытывают к собакам «толстосумов». Эти животные оскорбляют их эстетическое чувство и едва ли не заслоняют собой красоту города, отчуждая от него. Удивительно, но собака как отрицательный персонаж кочует в эти годы из одного произведения в другое. К сожалению, начало эксплуатации этого образа в русской литературной венециане положил Н. Заболоцкий стихотворением «Венеция» (1957):

Лишь голуби мечутся тучейДа толпы чужих заправилЛенивой слоняются кучейСреди позабытых могил.

Шагают огромные доги,И в тонком дыму сигаретЖивые богини и богиЗа догами движутся вслед.

Далее этот образ получает развитие в стихотворении А. Суркова «Случай в соборе» (1959), уже целиком посвященном «хозяину жизни» с собакой:

Летний зной, а здесь нежарко,Воздух чист и невесом.Входит мистер в храм Сан-МаркоС безобразным рыжим псом.

Черты некоего советского литературного клише здесь налицо, и как праздная Венеция противопоставляется писателями этих лет Венеции трудовой, так богачу с собакой противопоставляется связанный своим прошлым с Россией бедный гондольер:

Вот один из толстосумов«Стоп!» — презрительно сказали, за борт со смаком сплюнув,плыть к причалу приказал.И вот тут-то, и вот тут-тов пику спеси мировой,в украшение маршрутавыдал на кон рулевой.Повернув ладью к приколу,он помог сойти тузами запел… не баркаролу,а вот так (я слышал сам!)«Ох страданье, ты страданье! —раздалось вдруг над кормой. —Выйди, милка, на свиданье!» —как у нас под Костромой.Толстосумы обомлели,чуть не тронулись в уме,а монахи еле-елеусидели на скамье.Как чумной, кобель залаял,на задок, рыча, присел.Только, будто против правил,я один повеселел:— Слышь, дружище! Ты откуда?— Я в России был в плену…— То-то вижу, чудо-юдо!Был в России, ну и ну! —И опять пошла гондолагладким днищем по волнеходом спорым и веселымс вапоретто наравне.

Таким образом, внутренний венецианский мир оказался разделен для советских писателей на свой и чужой, правильный и неправильный. Свой и правильный мир — это рабочая Венеция и знающий Россию венецианец. В этом мире писатель тоже оказывается своим и потому ощущает его вполне по-домашнему. Следовательно, метафора Венеция-Дом не исчезает в литературе этого периода, но сфера ее применения ограничивается, семантические акценты смещаются и перенесенные признаки принадлежат уже не столько Венеции, сколько выделенному в ней миру социально близких автору людей. В этом смысле метафора Дома может быть с равным эффектом приложима к любому мировому локусу.

171

Ли, Вернон. Италия. М., 1914. С. 178.

172

В определенном смысле Венеция давала повод к такой оценке ее. П. Вайль пишет, что «на пике Ренессанса тут числилось одиннадцать тысяч проституток — это при двухсоттысячном населении» (Вайль П. На твердой воде: Виченца — Палладио, Венеция — Карпаччо // Иностранная литература. 1998. № 10. С. 228). Венеция «поставляла» проституток всей Италии, но при этом проституция, признанная и в то же время социально и пространственно вычлененная, не определяла собой внутреннюю жизнь города. Сложившийся в Венеции институт чичисбеев нельзя рассматривать как скрытую форму сексуальной свободы, ибо он в значительной мере был ориентирован на начала рыцарства в отношениях с дамой. Разумеется, речь в данном случае идет о тенденции, которая не отрицает исключений.