Мария Боброва - Марк Твен
Настойчивый и упорный труд вырывает у природы ее тайны. Твен славит эту победу человека над природой. Но, с другой стороны, писатель подчеркивает, что могучая стихия оказывает на душу человека неизгладимо чарующее впечатление, пробуждает в ней лучшие чувства и прежде всего — стремление к свободе. В книге пафос труда неотделим от прославления свободолюбия. Прекрасная вольная Миссисипи олицетворяет собою ту свободу, которую Твен не находил и которой не было ни в Америке 50-х, ни в Америке 80-х годов.
Естественную потребность человека в труде и заслуженную гордость трудовыми успехами Марк Твен отделяет от узаконенных капитализмом форм эксплуатации, показывает, как труд облагораживает человека и способствует росту его духовных и физических сил. Вот почему из воспоминаний о юности Марк Твен исключил тему капиталистической наживы: она мешала бы развитию замысла писателя.
Но Марк Твен нашел иную возможность противопоставить труд капиталу.
Начало 50-х годов — время создания первых общенациональных рабочих объединений в США: печатников, литейщиков, металлистов, моряков, речников. К 60-м годам им удалось добиться десятичасового рабочего дня и заставить союзы предпринимателей считаться с рабочими организациями. На глазах у Марка Твена возникла лоцманская ассоциация — первое профсоюзное объединение речников. Твен выступает в качестве летописца ранних времен в истории американского рабочего движения. Остроумно и занимательно рассказывает он о первом организационном опыте лоцманской ассоциации — о том, как находчиво и умно защищали пионеры этого дела интересы своих членов, как постепенно ассоциация втянула в свои ряды всех лоцманов на Миссисипи и, самое главное, заставила компанию судовладельцев считаться с организацией, как с реальной силой. Твен почти восторженно описывает рост влияния лоцманской ассоциации, бурно радуется ее успехам; ее устав и мероприятия находит очень разумными, дальновидными, чрезвычайно полезными речному делу. Симпатии Твена — бывшего лоцмана — на стороне речников; ненависть отдана пароходовладельцам.
Следует иметь в виду то обстоятельство, что очерки Твена о Миссисипи возникают в 1874 году, вслед за началом экономического кризиса 1873 года, который был чреват стачками, безработицей, кровавыми столкновениями рабочих с предпринимателями. Однако вскоре воспоминания о реке были оттеснены замыслом романа «Принц и нищий». Вернувшись к «Жизни на Миссисипи», Твен поставил перед собою определенную задачу: после недавнего подавления рабочих волнений в стране, в ответ на торжество промышленной буржуазии вспомнить ту страницу из истории рабочего движения, когда рабочие были победителями. Это пережили лоцманы в начале 50-х годов.
Хотя Твен очень немногое мог рассказать о рабочем движении середины XIX века — оно было тогда лишь в зародыше, — но в условиях подавления буржуазией стачек и забастовок 1877 года книга о творческом труде, о первых рабочих объединениях имела большое общественно-политическое значение. Она ободряла американских рабочих, вселяла уверенность в будущей победе.
Ни одно из своих произведений Марк Твен не оснащал таким обилием экономо-географических, исторических, статистических, этнографических сведений, как «Жизнь на Миссисипи». Он остроумно устанавливает возраст реки, изучая илистые отложения ее устья. Реке сто двадцать тысяч лет! — утверждает Твен. Хотя белым людям она известна всего лишь 200 лет. Описывая появление первых белых людей на берегах Миссисипи (Французские экспедиции Ла Саля и Жолио-Маркета в XVII–XVIII вв.), Твен отмечает, что индейцы гостеприимно встретили французов, а те захватили их земли.
Вернувшись через двадцать лет на берега родной Миссисипи, Твен пристально всматривается в черты новой жизни, отмечая каждый отстроенный железнодорожный мост, каждое изменение в области экономической и культурной жизни южных штатов.
Его интересует положение фермеров, особенно негров. Он подбирает статистические сведения, сопоставляет их и рисует убедительную картину разорения и обнищания фермеров-южан. «Комиссионер»-ростовщик получает с жатвы труженика не менее 25 % дохода, а фермер вынужден часто продавать свой урожай «раньше, чем посеет его», утверждает Твен. Ростовщики наживаются, фермеры превращаются в бесприютных людей.
Повествуя о тяжелой доле негров-кропперов, Твен видит корень зла: у негра-труженика нет своего клочка земли. Но здесь же рядом Твен высказывает наивные мысли о том, что вновь образованный бостонский синдикат — Кольхаунская компания, скупившая десять тысяч акров земли в Арканзасе для разведения семян хлопчатника, — «будет ссужать неграм деньги на нетяжелых условиях», «снабжать работников-негров провизией и всем необходимым с весьма малым барышом».
Твен сам здесь выступает в роли жертвы — верит широковещательной рекламе возникающих на юге трестов и синдикатов северных промышленников и финансистов, не понимает, что теперь фермер-южанин попадает из рук отдельных ростовщиков-грабителей в руки грабителей-монополистов. Вместе с тем у Твена достаточно проницательности, чтобы заметить мошеннический характер «деятельности» Кольхаунской компании: ее фабрики выделывают из семян хлопчатника олеомаргарин, придавая ему вид настоящего масла. На этом суррогате компания наживает огромные барыши.
У писателя не хватает политического опыта, чтобы связать воедино однородные факты: монопольная торгово-промышленная организация, беззастенчиво обманывающая покупателей, не может не обманывать негров-рабочих.
Марк Твен, выросший среди народа, знающий его нужды, остро чувствующий его несчастья и беды, смотрит на южные штаты после «завершения эры реконструкции». Он видит голодных, обнищавших негров, целиком обезлюдевшие области, где царит лишь «спокойствие разложения», толпы кочующего безработного люда, заполняющего речные пристани, и — быстро растущие тресты, синдикаты, выступающие в роли «благодетелей» по отношению к рабочим.
У самого Марка Твена еще немало буржуазных иллюзий. Не все ему понятно в экономической и политической игре, которую ведут северные промышленники на Юге. Но его ум и сердце не с теми, кто объединяется в тресты, а с теми, кто борется с наводнениями и выращивает урожай.
К буржуазной цивилизации у Марка Твена весьма ироническое, даже саркастическое отношение. В конце книги у него есть такая горькая тирада:
«Как торжественна, как прекрасна мысль, что первейшим пионером цивилизации, предводителем авангарда культуры был не пароход, не железная дорога, не газета, не воскресная школа, не миссионер, а — виски! Это было действительно так. Просмотрите историю и вы увидите. Миссионер стоит позади виски. Я хочу сказать, что он приезжает, — когда запасы виски уже имеются; позже является бедный переселенец с топором, заступом и ружьем; за ним — торговец; потом разнообразный сброд — шулера, десперадо, разбойник с большой дороги и все родственные им по греху лица обоих полов. Далее — ловкий малый, который покупает старую грамоту, отдающую ему в руки целую область; а это привлекает банду адвокатов; бдительный комитет призывает гробовщика. Разнородные интересы порождают газету; газета начинает политику и железную дорогу; все руки принимаются за работу и строят церковь и тюрьму — и — поглядите-ка! — цивилизация навеки утвердилась в стране».
Марк Твен беспощаден к «цивилизации» родных южных штатов. За последние двадцать лет в Новом Орлеане появился водопровод, электричество, телефон. Но колледжи и гостиницы строят в виде средневековых замков, для бумажной фабрики воздвигают выбеленный известкой «дворец» с башенками, в литературе южан господствует «лепечущий вздорный романтизм» и «сэрвальтерскоттовская болезнь».
Последнее Марк Твен связывает с претензиями южан на то, что они представляют собою «высший тип цивилизации». Рутина феодальных пережитков на Юге сказалась в огромной популярности романов «сэра Вальтера Скотта». «Еще и до сих пор Юг не оправился от расслабляющего влияния его книг», — пишет Твен. Он обвиняет Скотта в том, что тот «влюбляет весь мир… в глупость и пустоту, притворное величие, лженарядность, лжерыцарство безмозглого и ничего не стоящего, давно исчезнувшего общественного строя. Он принес безграничный вред, более реальный, более долговечный, может быть, чем кто-либо другой, владеющий пером».
Твен несправедлив к Вальтеру Скотту и преувеличивает отрицательное влияние его творчества на духовную жизнь населения южных штатов. Он считает Вальтера Скотта ответственным даже за дурной псевдоромантический слог журналистики Юга, за ее «обветшалые формы и мертвый язык». Прав Твен в одном: «сэрвальтерскоттовская болезнь» — свидетельство живучести феодальных пережитков на Юге.
Твен сатиричен в изображении особого «южного колорита» жизни мещанства; в главе XXXVIII он дает картину убранства дома буржуа-южанина с таким юмором и карикатурной детализацией, что перед читателем предстает все убожество духовного мира обитателей дома. «Коринфские капители» из сосны, «иллюстрированные нелепости» на книжных полках, уродливая живопись («преступление, совершенное акварельными красками»), вышитые шерстью благочестивые сентенции на стенах, занавески с молочниками, спальни с высокими перинами и узенькими половиками — все это прекрасно живописует застойную жизнь представителей «высшего типа цивилизации».
