Ариадна Эфрон - История жизни, история души. Том 2
Обнимаю вас, будьте здоровы!
Твоя Аля
1 Речь идет об Алексее Александровиче Суркове - см. о нем примеч. 1 к письму А.А. Ахматовой от 29.V.59 г.: «Смоленщиной» его называет А.С., вспоминая посвященное ему стих. К. Симонова «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины...»
А.А. Саакянц
27 ноября 1961'
Сожравши макароны и порцию борща,
Сижу я над Скарроном2, зубами скрежеща. Сжигая папиросы и семечки луща,
Решаю я вопросы, душою трепеща:
Нужны ли сочиненья в честь шпаги и плаща При свете выступлений великого Хруща? Нужны ль народу темы про даму и хлыща?
В век атомной проблемы нужна ли нам праща? Проходят по страницам, подолом полоща, Испанские девицы, любовников ища;
Та — толстая как бочка, а эта — как моща,
Толкаются по строчкам, болтая и пища.
Одна другой милее — но всё ж, не клевеща,
Ведь каждая глупее свинячьего хряща!
А юноши, не краше на заднице прыща,
Не сеют и не пашут, по принципу клеща...
Но их существованье, достойное хвоща,
Расходится в изданьях, хоть и по швам треща.
«Искусства» и «Гослиты», свой опыт обобща,
Пускают в свет пиитов, всю прозу истоша...
Всё это наш читатель приемлет не ропща,
Театра почитатель сидит рукоплеща,
Любуясь, как на сценах средь лилий и плюща Купаются в изменах актеры сообща...
Гряди скорей, Софронов, комедию таща,
Гони взашей Скарронов, на них нужна вожжа!
Эфронов,
...Итак, Анетке рыжей (пусть примет, не взыша!),
Нажив на этом грыжу, шлю тридцать рифм на «ща».
(И одну на «жжа!»)»...
<...> Засим перехожу к Скаррону... Целую Вас, будьте здоровы.
Ваша А.Э.
' Письмо это - ответ на просьбу А.А. Саакянц заглянуть в рифмовик и посмотреть там рифмы на «ща».
2 А.С. переводила комедии в стихах французского поэта и драматурга Поля Скаррона (1610-1660) «Жодле-дуэлянт», «Нелепый наследник, или Корыстолюбивая девица» и «Саламанкский школяр, или Великодушные враги». См.: Скар-рон П. «Комедии» (М., 1964).
В.Н. Орлову
30 [декабря] 19611
Милый Владимир Николаевич, с Новым годом поздравляю вас обоих и желаю вам доброго здоровья и вдохновения, а остальное приложится. <...>
Большая разгромная статья, посвящённая «Страницам», появилась в калужской газете «Знамя»2. Статья написана сдержанно и «куль-турненько», что наводит на мысль о согласовании с вышестоящими инстанциями, сами калужане так бы не написали, они народ простой.
О Цв<етаевой> там говорится следующее: «Наряду с талантливыми стихотворениями М<арины> Ц<ветаевой> редколлегия сборника сочла нужным опубликовать стихи, в к<отор>ых явно видно влияние декадентских настроений. Таких стихов немало. Отрывок из поэмы «Лестница», написанной в стиле футуристической зауми, полон смятенных чувств, растерянности перед жизнью.
...Эту поэзию мятущихся, недосказанных мыслей понять до конца трудно, а полюбить нельзя, хотя Вс<еволод> Ив<анов> в вводной заметке и уверяет, что «вчитавшись, мы полюбим и поймем её поэзию, непонятные доселе строки станут совершенно понятными». Идеалистическое восприятие жизни сказывается в стих<отворени-ях> «Деревья», «Листья», «Душа», «Облака», «Заочность», «Сад». Названные произведения М.Ц. имеют известное истор<ико>-литер<а-турное> значение, и они могли бы быть опубликованы в «Лит<ера-турном> Архиве» или подобных ему изданиях. Но что они могут дать массовому читателю, к<оторо>му адресован сборник?»
Посылаю Вам мамину карточку, к<отор>ую так изуродовали в «Страницах»; снимок без всякой ретуши, с пятнами на лице, но всё же хороший. Нимб от старинного кресла, а ожерелье на шее -бабушкино, сердоликовое. Маме нет и двадцати лет — что-то около восемнадцати-девятнадцати. Второй снимок - около тридцати лет спустя, последний мне известный. Третий — плохая фотокопия стихотворения «Эмигрант» (вошедшего в «После России»), недавно обнаруженного в пастернаковском архиве3. Вот и всё, чем я сейчас богата и могу поделиться.
Зима всерьёз. Минус тридцать пять — от печки тепло, от стен холодно, за окном красиво, но несколько чересчур по-сибирски. Скар-роновские строфы мёрзнут на лету. Водопроводная колонка вышла из строя, и воду приходится таскать из «святого» источника, вся святость которого заключается в обратном от него пути, напоминающем Голгофу. И т. д.
Всего Вам доброго!
ВашаАЭ
' В оригинале письмо датировано 30 января 1961 г. Судя по излагаемым в письме фактам оно относится к декабрю 1961 г.
2 Далее цитируется статья Н. Кучеровского и Н. Карпова «Во имя чего и для кого?» («Знамя» (Калуга). 1961. 23 декабря С. 3-4), посвященная альманаху «Тарусские страницы».
3 Стих. «Эмигрант» (9 февраля 1923) посвящено Б.Л. Пастернаку.
В.Н. Орлову
15 января 1962
Милый Владимир Николаевич, очень хорошо, что на праздники побывали вне города. Наверно, приятно было. Новый год по-настоящему наступает — подступает — в природе, особенно когда снег и лес где-нб. неподалёку. <...>
Статья в Лит<ературной> газ<ете> (о «Страницах»1) напомнила мне знаменитые в Париже проповеди эмигрантского митрополита Евлогия2. Они всегда были на тему «с одной стороны и с другой стороны», а в середине как-то ничего не оказывалось. Православные расходились с миром на лбу и с пустотой во лбу — так и тут. Зато были очень ругательные статьи в калужской газете ив... тарусской3 (есть и такая). Эти я читала с большим удовольствием, особенно тарусскую, где очень мило писали о «страничных» очерках. В одном автор спрашивает свинарку, почему... свиньи не на привязи, а та отвечает, что их погулять пустили.. .4
Простите за всю эту ахинею. Я уже третью неделю никак не выберусь из гриппа и глупею на глазах. Героически перевожу своего Скар-рона, но на одном героизме далеко не уедешь. На гриппе тоже.
Вышел Рабле в переводе Любимова5 с иллюстрациями Доре — громадный томина. Очень хорошо! Рада и за Любимова, и за Рабле, и за читателей.
5-го я была в Союзе у Воронкова6 по поводу комиссии7, каковую просила «укрепить» Эренбургом, или Твардовским, или обоими — и ещё А.А. Саакянц, к<отор>ая будет работать и хорошо знает мами-
но творчество. А.А. мне обещали с удовольствием и готовностью, а с Эр<енбургом> и Тв<ардовским> обещали «поговорить», и все были такие сплошные улыбки, что у меня от их мельканья заболела голова. Тоскливо и чопорно в этом красивом особняке. Я его помню ещё «Дворцом искусств»8. Другое дело было. <...>
Да, с «Крысоловом» трудно, но город Гаммельн9 надо бы! «Лестница», хоть и трудная, но, по-моему, «проходимая». А вот «Сибирь», увы, отрывок из «Поэмы о царской семье», его нельзя. В марте получите всё что захочется из архива. Ещё раз простите весь этот сумбур. Всего вам доброго обоим — и счастливого года!
ВашаАЭ
' Статья Е. Осетрова «Поэзия и проза “Тарусских страниц”» (Литературная газета. 1962. 9 января).
2Евлогий (в миру Василий Георгиевский, 1868-1946) - митрополит, глава Русской православной церкви в Западной Европе.
3Тарусская газета «Октябрь» опубликовала 14 января 1962 г. статью М. Климова «Неудавшиеся очерки о героях наших дней (К выходу в свет сборника “Та-русские страницы")».
4 Ситуация очерка Ф. Пудалова «Спортивная закалка» несколько заострена.
5 Роман Ф. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» в переводе Николая Михайловича Любимова (1912-1992) вышел в свет в 1961 г.
6 К.В. Воронков - оргсекретарь СП СССР.
7 Комиссии по литературному наследию М. Цветаевой.
8 Речь идет о доме № 52 по Поварской ул., где с 1934 г. находилось Правление СП СССР. В свои «Страницы воспоминаний» А.С. включила детскую запись («1 мая 1919 г.») - рассказ о посещении «Дворца Искусств» (см. также в «Воспоминаниях о Казакевиче» в наст. изд. (Т. Ill) и письмо Э.Г. Казакевичу от 17.1.1962 г.).
9 «Город Гаммельн» - глава поэмы М. Цветаевой «Крысолов» (1925).
Э.Г. Казакевичу
17 января 1962
Милый Эммануил Генрихович, спасибо за весточку! 5-го я была в Союзе по поводу комиссии — она всё в том же виде, т. е. на бумажке — Паустовский, Орлов, ещё какой-то критик (забыла, Воронков возвёл очи горе и сказал, что критик уж так любит Цветаеву - и фамилия у меня тут же вылетела из головы, Макаров1, кажется), я попросила «себе» Твардовского и Эренбурга и Аню Саакянц (ред. маминой гослитовской книжечки, хорошая девочка, хорошо, по-настоящему знает мамино творчество и работать будет); Аню мне тут же очень охотно пообещали, а тех, недосягаемых товарищей, просить будут. Вышла из Союза, огляделась, загрустила. Вот в этом флигеле жил Луначарский со своей Розанелью2 и с двумя сыновьями, а в том - художник Милиотти3, сын мариниста, с женой, дочкой и керосинкой. Он реставрировал иконы почему-то. В подвале главного здания была громаднющая тёмная кухня с котлами какими-то и своды, как у Гюстава Доре. В полуподвальной комнате жила слепая старушка, бывшая крепостная бывших владельцев особняка. Комнатёнка была заставлена и завалена всякими интереснейшими вещами, а на стене висела картина - сказочный король пил из кубка и глядел на старушку такими же светлыми, как у неё, глазами... В другой комнатёнке жила тётя Катя - она всё мастерила туфли на верёвочной подошве и очень хорошо пела слёзные мещанские песни. Над головой крепостной старушки топотала молодая советская литература, молодые советские искусства сосуществовали со старыми дореволюционными — всегда было шумно и многолюдно во «Дворце Искусств», и юбилеи, и диспуты, и поэтические вечера -чего-чего и кого-кого только не было в поразительных атласных гостиных, под сенью мраморных Психей! На весь этот милый, пёстрый, голодный Вавилон была одна распроединственная машинка, где-то там, далеко-глубоко и робко-робко она стукала, исподтишка порождая огромный, железобетонный, неукоснительный и неистребимый бюрократизм — и вот он, батюшка, во всей красе. Голые, чистые коридоры, как на Лубянке, двери, двери, двери, как в Новинской тюрьме, а за дверями — машинки, машинки, машинки, а во дворе - машины, машины, машины — тю... твою мать!
