Ариадна Эфрон - История жизни, история души. Том 2
Да, с «Крысоловом» трудно, но город Гаммельн9 надо бы! «Лестница», хоть и трудная, но, по-моему, «проходимая». А вот «Сибирь», увы, отрывок из «Поэмы о царской семье», его нельзя. В марте получите всё что захочется из архива. Ещё раз простите весь этот сумбур. Всего вам доброго обоим — и счастливого года!
ВашаАЭ
' Статья Е. Осетрова «Поэзия и проза “Тарусских страниц”» (Литературная газета. 1962. 9 января).
2Евлогий (в миру Василий Георгиевский, 1868-1946) - митрополит, глава Русской православной церкви в Западной Европе.
3Тарусская газета «Октябрь» опубликовала 14 января 1962 г. статью М. Климова «Неудавшиеся очерки о героях наших дней (К выходу в свет сборника “Та-русские страницы")».
4 Ситуация очерка Ф. Пудалова «Спортивная закалка» несколько заострена.
5 Роман Ф. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» в переводе Николая Михайловича Любимова (1912-1992) вышел в свет в 1961 г.
6 К.В. Воронков - оргсекретарь СП СССР.
7 Комиссии по литературному наследию М. Цветаевой.
8 Речь идет о доме № 52 по Поварской ул., где с 1934 г. находилось Правление СП СССР. В свои «Страницы воспоминаний» А.С. включила детскую запись («1 мая 1919 г.») - рассказ о посещении «Дворца Искусств» (см. также в «Воспоминаниях о Казакевиче» в наст. изд. (Т. Ill) и письмо Э.Г. Казакевичу от 17.1.1962 г.).
9 «Город Гаммельн» - глава поэмы М. Цветаевой «Крысолов» (1925).
Э.Г. Казакевичу
17 января 1962
Милый Эммануил Генрихович, спасибо за весточку! 5-го я была в Союзе по поводу комиссии — она всё в том же виде, т. е. на бумажке — Паустовский, Орлов, ещё какой-то критик (забыла, Воронков возвёл очи горе и сказал, что критик уж так любит Цветаеву - и фамилия у меня тут же вылетела из головы, Макаров1, кажется), я попросила «себе» Твардовского и Эренбурга и Аню Саакянц (ред. маминой гослитовской книжечки, хорошая девочка, хорошо, по-настоящему знает мамино творчество и работать будет); Аню мне тут же очень охотно пообещали, а тех, недосягаемых товарищей, просить будут. Вышла из Союза, огляделась, загрустила. Вот в этом флигеле жил Луначарский со своей Розанелью2 и с двумя сыновьями, а в том - художник Милиотти3, сын мариниста, с женой, дочкой и керосинкой. Он реставрировал иконы почему-то. В подвале главного здания была громаднющая тёмная кухня с котлами какими-то и своды, как у Гюстава Доре. В полуподвальной комнате жила слепая старушка, бывшая крепостная бывших владельцев особняка. Комнатёнка была заставлена и завалена всякими интереснейшими вещами, а на стене висела картина - сказочный король пил из кубка и глядел на старушку такими же светлыми, как у неё, глазами... В другой комнатёнке жила тётя Катя - она всё мастерила туфли на верёвочной подошве и очень хорошо пела слёзные мещанские песни. Над головой крепостной старушки топотала молодая советская литература, молодые советские искусства сосуществовали со старыми дореволюционными — всегда было шумно и многолюдно во «Дворце Искусств», и юбилеи, и диспуты, и поэтические вечера -чего-чего и кого-кого только не было в поразительных атласных гостиных, под сенью мраморных Психей! На весь этот милый, пёстрый, голодный Вавилон была одна распроединственная машинка, где-то там, далеко-глубоко и робко-робко она стукала, исподтишка порождая огромный, железобетонный, неукоснительный и неистребимый бюрократизм — и вот он, батюшка, во всей красе. Голые, чистые коридоры, как на Лубянке, двери, двери, двери, как в Новинской тюрьме, а за дверями — машинки, машинки, машинки, а во дворе - машины, машины, машины — тю... твою мать!
Это очень здорово, если можно будет раздобыть мамину «прозу». Это что, Вы мне почитать дадите или совсем подарите? Вопрос первостепенной важности! <...>
Сижу как проклятая с утра и до ночи и перевожу сломя голову (свою и авторову). Хочу в марте выбраться в Москву, повозиться с маминым архивом, пожить интеллигентно — с ванной, паровым отоплением и пирожными. При социализме, одним словом. До которого Таруса не скоро дойдёт. Вас бы сюда с Вашей электрической бритвой! Бороду бы свечкой подправляли, ибо свет гаснет так часто, верней, зажигается так редко, что в антрактах успеваешь основательно соснуть. Но в общем хорошо, потому что ТИХО и никто, кроме собак (голодных, бродячих), не заглядывает...
Всего Вам доброго, будьте здоровы, люблю и обнимаю Вас и иже с Вами.
ВашаАЭ
1 Имеется в виду литературный критик Александр Николаевич Макаров (1912-1967), Об отношении Макарова ктворчеству Цветаевой говорит его внутренняя рецензия от 12 июня 1961 г. на «Избранное» М. Цветаевой: «Молодые поэты и особенно поэтессы (“грабительницы мертвых") без зазрения совести обкрадывают Цветаеву, выдавая давно прошедшее за новые открытия. И совершенно необходимо ввести в литературный обиход не только ее имя, но и творчество, дабы развязать руки критике псевдоноваторства.
Я не принадлежу к поклонникам яркого, но очень субъективного, изломанного судьбой и обстоятельствами таланта Цветаевой. Среди ее обширного наследия найдется, может быть, 10 стихотворений, что вызывают у меня неподдельное восхищение, Ущербный гедонизм ее поэзии далек от нашего времени. <.,.> Широкой популярности ее стихи не завоюют, им скорее не "настанет свой черед", а прошел черед,
В.Н. Орлов во вступительной статье очень красиво вывел Цветаеву из декадентства, хотя, если не считать стихов последних лет, Цветаева целиком там. Крайний индивидуализм, сознательная глухота к общественным вопросам, народным нуждам, воспевание плотских радостей, любви к гибели - вот признаки декадентства. <...> Поклонники Цветаевой и без рекомендаций раскупят книжку, а пропагандировать ее, право, ни к чему...» (РГАЛИ. Ф. 283. Оп. 1, Ед. хр. 349. Л. 50).
2Наталья Александровна Луначарская- Роэенель (1902-1962) - жена А. В. Луначарского, актриса.
3Василий Дмитриевич Милиоти (1875-1943) - художник, критик, организатор выставок.
И. И. Емельяновой
21 января 1962
Мой Малышок, милый, опять два слова наспех — сегодня запаздываю со своей «нормой», а отозваться на твоё письмишко хочется. На днях напишу поподробней. Во-первых, твоё письмо от 11-го ещё — или уже — не дошло до меня, а от 17-го пришло очень быстро, и то хорошо. Как встретили Н<овый> год? Наверно, по-своему очень славно, дружно. Праздники в трудных условиях — действительно праздники, и многие из них мне запомнились больше, глубже, сердечнее, чем многие и многие «фестивали», вроде недавнего голышевского1. Не огорчайтесь тем, что сократили посылки. Мама помнит, каково бывало без всяких посылок вообще и каков харч был «при культе». Как-нибудь вытянем (пишу, будто бы я с вами, но я действительно с вами больше, чем сама с собой!), и всё будет хорошо. Сперва ты выйдешь, потом дуру-мамку будем вытягивать, и вытянем, уверена. Лишь бы она сама себя не гробила и не устраивала себе «режим» сверх существующего. Я как-то очень верю, испытав на себе, в приливы-отливы судьбы, и знаю, что за плохой всегда идёт хорошая, высокая волна. От нас же зависит и требуется доживать до неё и не убивать самих себя - тоской, бессонницей, нервами. Их надо держать в узде, а что они поддаются ей, я живой свидетель!
Что ещё очень важно — есть у вас верные друзья, вроде Инки, например, а это громадный, неисчерпаемый, единственный в жизни капитал. В этом отношении - вы редкие «капиталисты», потому что есть люди, к<отор>ые вас любят и поддерживают. То, что отсеялось, - чёрт с ним. Не надо лишнего в жизни - болтовни, пусто-мельства, парадности, «богатства». Многие отошли и от меня — не отошли, сама отстранила; корректно и вежливо. Всех и всяческих сенсационеров в первую очередь, тех, кто показал свою человеческую несостоятельность в человеческой беде. Мамина беда - одна из её бед! Что она по существу своему хаотична, Господь так и не отделил в ней «свет от тьмы» в первый день творения! И потому она органически не разбирается в плохом и хорошем, в людях и в явлениях, путает хлеб насущный с птифуром, блага материальные с духовными, и ужасно страдает в этой неразберихе - и другие страдают, за неё и из-за неё... <...>
А жить надо по правде. Жить надо (материально) не лучше других. Живущих хуже — жаль, но им можно помочь. А вот богатым, нашим теперешним помочь ничем нельзя. <...> Как невыносимы мне советские «нувориши», хотя бы наши, тарусские хапуги-переводчики, писатели, акулы — с Бахами и фестивалями, а главное — с сенсациями. У меня к ним - классовое чувство - забавно! И как для них по сути дела закрыто всё то, о чём они толкуют и рассуждают. Ибо прекрасное — и в первую очередь искусство - даётся чистыми руками и в чистые руки... Пусть все эти бессвязности наспех не покажутся тебе пресными «евангельскими» проповедями. Пойми меня правильно... <...>
