Борис Романов - Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях
Даниил, чувствуя себя на свободе, баловался и смеялся. Измученным взрослым было не до смеха
Дружба кисовцев сохранилась навсегда. Одни были ближе Даниилу, с другими жизнь развела. Но его верность дружбе осталась неколебима. Одним из самых близких друзей стал Юрий Попов:
Мы подружились невозвратнымиУтрами школьными, когдаНад партой с радужными пятнамиТекли прозрачные года.
Замедлив взор на нашем риторе,Подобном мудрому грачу,Веселый мальчик в белом свитереКо мне подсел — плечо к плечу.
Заговорив тотчас о РепинеИ щекоча мне в шутку бок,Он был похож на плотный, крепенький,Едва родившийся грибок.
Внезапно, не нуждаясь в поводе,На переменках, просто так,Вдруг сокрушал, кого ни попадя,Крутой мальчишеский кулак.
Забыв Ампэра, флору Африки,Истоки Нила и шадуф,По — братски мы делили завтраки,Тайком за партой крем слизнув.
День окончания школы, 19 июня 1923. К тому времени это была 26–я московская школа, но выпускники продолжали называть ее гимназией Репман. В стихотворении "Вальс", посвященном окончанию школы он писал:
Старая школа, родная и душная,Ульем запела… и вот —Вальсов качающих трели воздушныеЗал ослепительный льет.
С благоволящим спокойствием дедушки —Старший из учителей…В белом все мальчики, в белом все девушки,Звезды и пух тополей.
Здравствуй, грядущее! К радости, к мужествуСлышим твой плещущий зов!Кружится, кружится, кружится, кружится,Медленный вихрь лепестков.
Выпускной класс. В верхнем ряду второй слева Д. Л. Андреев. 1923
Все, знавшие Даниила Андреева долго и близко, вспоминали о его шутках, проказах, выдумках. Рассказывая о них, он никогда себя не выгораживал.
"По случаю окончания школы устраивалась вечеринка. Каждый должен был принести из дому на этот вечер какую-нибудь посуду. Даня вызвался принести вазочку для варенья, а так как вазочка была, видимо, довольно ценная, то дали ее ему только с условием, что он вернет ее обратно в целости и сохранности, что он и пообещал.
Возвращаясь вечером домой, он завязал ее в салфетку и, о чем-то раздумывая, помахивал этим узелком. Вдруг при очередном взмахе узелок задел за фонарный столб и — о, ужас! — вазочка разбита! Что теперь делать? Как смягчить обиду и возмущение мамы? И Даня придумывает весьма хитроумный психологический план. Кухня в их квартире была в полуподвальном помещении, и в нее вела довольно длинная и крутая лестница. Когда Даня вернулся, мама и еще какие-то женщины были внизу. Даня появляется на верху лестницы, поднимает руку с узелком и с восклицанием: "Вот она, ваша вазочка!" — сбегает до половины лестницы, затем грохается и с остальных ступеней съезжает уже на спине… Все кидаются к нему:
— Боже мой! Данечка! Не расшибся ли? Не сломал ли ногу или руку?
Нет, цел, ничего не сломал. А то, что разбита вазочка, это уже пустяки.
Слава Богу, что сам-то не разбился! Все это Даня рассказывал так живо, с жестами, мимикой и различными интонациями всех восклицаний, что я запомнила эту сценку, как бы сыгранную талантливым актером"[65].
После выпускного вечера кисовцы решили поехать на Сенежское озеро. На дачу к однокласснице Нелли Леоновой. Именьице Леоновых находилось в шести километрах от Сенёжа и называлась Осинками. Друзья бегали на озеро, помогали заготавливать сено, играли в крикет.
Поездка в сентябре 1923 года сделалась эпосом — "Осиниадой", шуточной поэмой в шести главах. Поэму написали Даниил Андреев и Ада Магидсон, "два титана" кисовцев, так они названы в другом сочинении тех лет — "Победа острящих". "Осиниада" начиналась с описания приезда:
Порой веселой сентября,Желаньем шалостей горя,Три восхитительные рожиПомчались к берегам Сенёжа.Кирилл, Данюша и Елена…
Есть вариант: Некрасов, Даня и Елена. Кирилл Щербачев, Даниил Андреев и Елена Леонова (или, как все ее звали, Нэлли, "прелестная, как ветки ели") были первыми, затем к ним присоединились четыре "кисовки" — Тамара, ее фамилии мы не знаем, Лиза Сон, Ада Магидсон и Галя Русакова, и — тем же вечером — Юрий Попов и Борис Егоров. "Теперь здесь был почти весь "Кис"", — говорится в поэме.
Ночевали они на сеновале — девочки направо, мальчики налево. Даниил спал, натянув на голову простыню, которую все, смеясь, называли его чепчиком. Погода не задалась, дождило (на редкость дождливым оказалось и все лето 23–го года), но им все равно было весело. Они наперебой острили, обмениваясь рифмованными репликами. Это был "кисовский" стиль общения. Вот одна из сцен их времяпрепровождения, описанная кем-то из кисовцев, возможно, не без участия Даниила, в сочинении в пятнадцати главах с эпилогом "Победа острящих".
Вот они играют в крокет. "— Увы! напрасны все уловки! Сижу я прочно в мышеловке! — патетически скулил Алеша, стараясь незаметно пододвинуть свой шар на позицию".
Вот их забавы на сеновале. Мальчишки забираются на поперечные балки и прыгают в сено. "— Сейчас такое будет сальто, что вздрогнет остров Мальта!" — кричит Юра Попов. Забравшись выше всех, увлеченный, он непрерывно острит: "— Я сижу на этой балке, как в катафалке!" В "Победе острящих" здесь следует ремарка: "Оля вздрогнула: он предчувствует! Как это мистично!"
Откуда было знать Оле Блохиной, что в 41 — м Попов сорвется с крыши и погибнет? Судьба многих кисовцев, талантливых, жизнерадостных, в том сентябре безоглядно веселящихся в свои семнадцать лет, окажется трагически сложной, как выпавшее им время.
Под "Победой острящих" стоит дата — июль 1924. Победители, как явствует из сюжета, Даниил Андреев и Ада Магидсон, сочинители "Осиниады" и сценариев "живого кино", которым они тогда увлекались. Предпоследняя глава "О нетерпимости посредственных людей и о гонении на истинный талант" вполне в стилистике ее героя:
"Даня несколько лет тому назад, еще в бытность свою цветущим юношей, почувствовал в себе вдруг влечение к живописи. Со свойственной ему талантливостью и широтой кругозора, он в ту же минуту постиг всю сложную технику старых и новых школ. Вместе с Адой они стали искать новый подход к искусству. Эти две многогранные натуры всюду встречали удачу и успех. Все, за что ни брался их гениальный ум, выходило необыкновенно талантливо и ново. Главное, ново. Они создали новую область в деле кинематографии, балета и драмы. Знаменитый Парижский театр [ "Comedie-Francaise"] во время постановки их пьесы обрушился от аплодисментов, и тысячи людей и франков погибли во славу этих двух самородков. Три режиссера сгорели от стыда и превратились в три кучки пепла, которым остальные посыпали себе головы. Они подвизались на поприще акробатики, и их "мосты" приобрели всемирную известность. Они даже получили приглашение заменить своими телами Бруклинский мост, — но своевременно отказались. Даже Кирилл, построивший мост через ручеек в Осинках, впал в ничтожество и начал наново учиться. При столь сильном напряжении интеллекта они нуждались изредка в абсолютном покое, и в Канадчиковой даче у них были сняты две постоянные комнаты, куда завистливые врачи ежегодно отправляли их на отдых. Вообще вся жизнь их, все их искания и достижения было сплошным триумфальным шествием.
Итак, они решили искать нового направления в живописи. При гибкости их ума они очень скоро нашли его. Он был основан на том же принципе остроумия и заключался в том, что на одном гигантском холсте изображался ряд предметов с одинаковым окончанием названий. Например, и всемирно известная картина "Сон в Иванову ночь", висевшая в Лувре, изображала целый ряд предметов оканчивавшихся на "ОН": грамофон, вагон, Магон, трон, фараон, слон, Лиза Сон, хамелеон и т. д. Необходимым условием композиционного равновесия таких картин являлось то, что правую половину холста писала Ада, а левую Даня; или наоборот.
Теперь они работали над гигантской мистической картиной, называвшейся "Муза Блока" и изображавшей предметы на "АРЬ": фонарь, дикарь, гарь, пахарь, звонарь и пр. Её они готовили к Осенней выставке в Москве и рассчитывали на особенный успех.
Меж тем Сережа, тайно от общежития, занял пост эксперта по приемке картин на выставку. Тут-то и разыгралась драма: когда Ада с Даней приволокли картину, им отказали, сказав, что не принимают картин "острящих художников". В этой интриге Сережа играл, конечно, роль предводителя. Но Ада с Даней не видели его руки в этом грязном деле и, вернувшись домой и рассказав всем о своем фиаско, повесили картину в столовой в назидание потомству".
