Пол Коллинз - Даже не ошибка
Он отмахивается от меня и продолжает заниматься карточками. Он по-прежнему снисходит лишь до нескольких блюд: вся остальная еда для него словно не существует, как будто это что-то несъедобное, будто мы бросили ему на тарелку горсть камней. Нам приходится подмешивать что-нибудь новенькое в его рацион так, чтобы он ничего не заметил, — точно так же и стричь ему волосы Дженнифер приноровилась тогда, когда он спит. Эх, был бы способ накормить спящего Моргана, скажем, шпинатом — мы бы точно попытались.
Иду в кухню приготовить что-нибудь для него. Марк уже здесь, готовит «походную» бутылку с соком — чтобы мы могли подольше поиграть с Морганом где-нибудь на улице.
— Слушай, я тебе еще не рассказывал, — говорит Марк. — Знаешь, чем мы тут занимались на днях?
— Чем же?
— Мы рисовали рожицы — сначала я, а потом он у меня перехватил карандаш и начал рисовать сам. — Марк открывает холодильник и наполняет контейнер яблочным соком. — Но это ладно, он уже давно рисует лица, да и буквы пишет. А тут… подожди, я тебе нарисую, что получилось.
Упаковав бутылку с соком, Марк достает из заднего кармана маленький экран для рисования и что-то быстро набрасывает на нем.
— Гляди, что он нарисовал, — Марк протягивает мне экран.
Рассмотрев рисунок, я гляжу на Моргана — неуклюже растянувшись на кровати, он раскладывает свои карточки с математическими примерами в ровные ряды. В гостиной тихо, только еле слышно жужжит компьютер — Морган не удосужился кликнуть на финальный вопрос:
Вы действительно хотите выйти?
ДА
НЕТ
Стрелка курсора на экране терпеливо ждет ответа.
Как проникнуть в душу другого человека? Для этого нужно постараться «подстроиться» под него. У нас есть маленькие карточки — «попкорн», «сок» — и иногда Морган подает нам нужную; да только вот как заставить его поговорить с нами, ответить на наш вопрос — этого мы не знаем. Мы просто делаем это сами, говоря за него.
Смотрю на Моргана. Потом снова на компьютерный экран.
ДА
НЕТ
Ну как это сделать? Как?
— Попробуем, — я кладу перед ним планшет с зажимом для бумаги. — Морган, гляди.
Поворачиваю листок перед Морганом так, чтобы бумажный прямоугольник располагался точь-в-точь как компьютерный экран. Пишу крупными буквами:
Я ХОЧУ
бублик
йогурт
— Морган, что ты хочешь кушать?
Он без колебаний хватает мой палец и утыкает его в «бублик».
Мне с трудом верится.
— Морган! Ты уверен? Ты именно этого хочешь?
Он тянет мой палец вниз, снова и снова:
Бублик. Бублик. Бублик-бублик-бублик.
Трудно представить, что это сработало. Обычный путь развития ребенка в случае Моргана оказывается перевернутым: если большинство детей сначала учатся говорить, и только в дальнейшем у них формируются чтение и счет, то у Моргана первые шаги — как раз вычисления и чтение. Похоже, именно так он представляет себе разговор?
— Тебе хочется бублик, — я стараюсь сохранить голос спокойным.
— Бублик, — повторяет он.
— Здорово! А можешь сказать: «Я хочу бублик»?
— Мозесказатьяхоцубублик.
— Ну, неплохо, — я его обнимаю. Всего-то и было — вопрос и ответ. Боюсь ошибиться, но, похоже, мы с сыном впервые поговорили друг с другом.
Через несколько дней вся комната завалена листками с вопросами.
ХОЧЕШЬ ПОЙТИ НА УЛИЦУ?
ДА
НЕТ
Я ХОЧУ
бутерброд с ореховым маслом
тост с маслом
ТЫ ХОЧЕШЬ СПАТЬ?
ДА
НЕТ
Я ХОЧУ ПОЙТИ
в библиотеку
на детскую площадку
Получается не каждый раз. Планшет, в ярости отбрасываемый через всю комнату, уже сильно истрепан. Иногда Морган просто ничего не хочет знать, не хочет использовать приспособление или не намерен выбирать… да мало ли что. Иногда, просто обезумев, отшвыривает его. Но… иногда и не отшвыривает.
Плям-плям.
— Морган, нельзя! — я несусь к нему через весь дом. Опять он залез в пианино и хватает молоточки. — Нет-нет, дружок. Так сломаешь молоточки.
Оттаскиваю его, но он снова склоняется внутрь инструмента, цепляясь теперь за мою рубашку, чтобы не упасть. Он явно считает, что я пришел помочь ему в его исследовании. Плям. Все начинается снова.
— Морган… — я сажаю его на фортепианный стульчик. — На пианино можно играть. Играй на пианино. И можно смотреть на молоточки. Но не хватай их.
Такая последовательность действий повторяется двадцать, тридцать раз каждый день. Он залезает в пианино — я его оттаскиваю. В этом нет злого умысла, нет никакого сопротивления: он снова приходит в восторг от работы механизма и тут же забывает две или три тысячи предыдущих вытаскиваний из недр фортепиано — ни о чем другом уже думать не может. Опираясь коленями на клавиатуру, просовывает голову внутрь пианино, рассматривая молоточки, демпферы, струны, колки.
Кажется, наступает передышка (не знаю, надолго ли), и он решает поиграть.
— Эта свинка пошла на рынок… — вместе с песней он барабанит по клавишам, — а эта свинка осталась дома-а-а… — разворачивается на стульчике, продолжая играть руками за спиной. — У этой свинки котлета… — Тут он подпрыгивает и садится прямо на клавиши, нажав одновременно целую октаву. — А у этой свинки ничего!
— Подожди. Морган…
Он уже прогуливается по клавиатуре — вверх-вниз.
— А эта сви-и-нка пошла до-о-о-мой.
Тут он поднимает крышку и снова хватает рукой молоточки.
— Морган, нет! — я, как обычно, сломя голову бегу через всю комнату. — Нет-нет, дорогой, нельзя…
* * *Я не могу этого перебороть; что ж, надо попробовать к этому присоединиться.
— Подскажите, где музыкальный отдел? — спрашиваю у продавщицы в книжном магазине Пауэлла.
— Вас интересуют ноты?
— Нет. Настройка фортепиано.
Короткий озадаченный взгляд: мой вопрос явно нетипичен.
— Сейчас, мне надо найти, — наконец говорит она. Набирает что-то на компьютере, потом подает мне план этого огромного магазина, на котором отмечает оранжевым маркером крохотную секцию.
— Вот здесь. Берите карту с собой.
Отправляюсь в путь, и сперва все равно теряюсь — это ведь Пауэлл, здесь всегда так бывает. Но все-таки нахожу полку с книгами про пианино. Первым в руки попадается потрепанный экземпляр «Уход и реставрация фортепиано». Все книги про настройку пианино производят впечатление выпущенных еще при президенте Харди[60]; ну и что, рассуждаю я, профессия настройщика старинная, и в ней мало что меняется. Любопытно, что во времена выхода этих книг среди настройщиков было много инвалидов; к этой профессии готовили в школах для незрячих — известно ведь, насколько чуткими к звукам могут быть слепые. Позднее, к середине двадцатого века, в настройщики стали готовить и аутистов — их чувствительность к тону звука и очарованность хрупкими механизмами делали их идеальными исполнителями этой работы.
Я прерываю поиски литературы о настройке. Рядом стоят несколько больших и красивых подарочных книг. Одна называется просто «Фортепиано», с огромными диаграммами на вклейке; рядом расположены другие блестящие тома, например, «Сто лет „Стейнвею“». Я перебираю их и пролистываю. Может, мне надо купить какое-нибудь побитое пианино на дворовой распродаже, снять с него панели и поставить, скажем, в углу комнаты Моргана, чтобы он мог наблюдать за работой механизмов, лезть внутрь и… нет, пока все-таки рано. Я выбираю большой том, посвященный тому, как делают пианино. Впрочем, и за остальными книгами я, скорее всего, еще вернусь. Почему бы и нет? Сосредоточенность на чем-то — это и слабость и сила: в вашей власти увеличить эту силу — насколько получится.
Не всегда фиксация на определенной теме оказывается продуктивной. Вот, скажем, одна из самых странных нью-йоркских историй — Дариус Мак-Коллум и его легендарные подземные «подвиги». Первый раз его арестовали в 1981 году, когда он изображал из себя проводника подземки. Рос он в Квинсе, около вагонного депо, к восьми годам целиком выучил схему нью-йоркского метро и бесконечно делал отметки о движении поездов. Он вертелся вокруг вагоноремонтных мастерских, обучаясь у старых работников сигналить, ремонтировать, водить поезда. Они, просто радуясь компании, давали ему униформу, ключи, подарили оранжевый аварийный фонарь — практически все, что он хотел. Работники любили его и считали своим.
