Пол Коллинз - Даже не ошибка
— Это Вит, вон там, — замечает Вэлли. Я не сразу понимаю, что он говорит о человеке, а не о собаке. — Хочу показать вам, как тут было раньше. Видите, тут было на двадцать футов ниже, чем сейчас. Мы подняли уровень пола, чтобы собакам было где побегать. Здесь все поменялось за последний год. Большую работу провели. Каждый смог внести свой вклад в это дело: насыпь, вон те деревья, трава… Большую работу проделали все вместе. А вон, видите, над той штукой, — он показывает на маленькую наблюдательную площадку, возвышающуюся над тренировочным двором, — я надеюсь еще поработать, покуда я здесь плотничаю.
Я киваю. Когда я был ребенком, у нас был сосед — подрядчик при строительстве тюрем. Кончил он узником в одной из них.
— А если сравнивать со строительством других зданий… — начинаю я спрашивать и осекаюсь: он же плотник… Почему у него нет бейджика как у посетителя или чего-то подобного? И визитки охранника у Вэлли на поясе нет, как у сержанта Мак-Гаверна. Или… в общем, ничего.
И тут меня осеняет: он же тоже заключенный.
— Вэлли здесь из-за аварии со смертельным исходом, — объясняет мне сержант Мак-Гаверн, пока его жена ищет нужную видеозапись на полке в офисе. — Он вообще-то, знаете, плотник из Флориды. Ехал куда-то в гости. Попал в аварию, женщина в ней погибла. Пять лет уже здесь. Хороший парень, только принял плохое решение.
Выглядываю из окна. Вот ведь абсурд: ты можешь просто поехать повидать друзей, а вдруг бац — и тебе уже не вернуться домой. Вот так, внезапно, превращаешься из свободного человека в заключенного.
— У него ребенок родился, уже когда он был здесь. Он почти и не видел этого ребенка, — добавляет Мак-Гаверн. — Тяжело ему, конечно. Да ведь это тюрьма. Офицерам тоже тяжело. В пятьдесят увольняются на пенсию, в пятьдесят пять уже умирают. Да-да, я не шучу. Такая работа съедает тебя изнутри, весь этот негатив. Я раньше работал на самых льготных условиях. И это было хуже всего! Просто хуже всего. Любой бы подумал: только бы моя работа не была похожа на эту… В такой работе должно быть что-то еще. Многие об этом говорят.
Из видеомагнитофона донеслась музыка. На записи — тренинг собак, которым занимаются заключенные. Вот собачья тележка, сделанная руками заключенных для здешнего парада на День благодарения; вот вместе заключенные и инвалиды, хозяева собак, в окружении сотен зевак, на празднике по случаю окончания собачьей подготовки. Поразительно, что все это вообще состоялось. С начала работы программы «Собака, дающая свободу» прошло несколько лет, и в любой момент она могла прекратить свое существование. Политикам все это очень не нравится: никто ведь не любит зеков — даже зеков, тренирующих собак для инвалидов. Каждому хочется считать себя непримиримым к преступникам; это гораздо легче, чем придумать, как же лучше всего обращаться с теми, кто уже этими преступниками стал. Всерьез размышляя на эту тему, выборы не выиграешь. Хотя идея, в общем-то, банальная: общество нуждается и в тюрьмах, и в собаках-поводырях. Подготовка собак требует времени и просторного двора для тренинга; а у заключенных как раз времени-то предостаточно, да и подходящий двор найти нетрудно.
— По этому поводу столько заблуждений и недоразумений… — сержант замолкает, пытаясь подобрать наиболее точные слова.
— Эти парни в тюрьме — я ведь понимаю, кто они такие. Они неспроста попали в тюрьму, заслуженно. Но это не может быть концом истории! Людям трудно понять, почему заключенные так включились в подготовку собак для инвалидов, почему они так горды своей работой. Да потому что… вы подумайте только, ведь о заключенных никто не хочет знать. Их хотят забыть, чтобы про них не думать. Так же, в общем-то, и с инвалидами… Вот так с ними и сложилось.
— Как именно сложилось?
— Да то, что их вытолкнули куда-то на обочину. Люди игнорируют их.
А ведь так и есть: судьба кого-то одного будоражит, тревожит, напоминая о боли многих других. Темпл Грэндин как-то заметила: «В тех штатах, где принята смертная казнь, хуже всего относятся к животным и к инвалидам».
Мак-Гаверн садится за компьютер и начинает показывать фотографии.
— Не знаю, хорошо ли будет работать то, что мы делаем. Но я точно знаю, что не работает вовсе. Я ведь из этой системы. Ну вот, взгляните.
На снимках дети с рассеянным склерозом, церебральным параличом, спинальными повреждениями — со всеми самыми тяжелыми болезнями, которые так уродуют молодые тела. Все они сидят со своими любимцами, улыбаясь.
— Вот девушка, попавшая в аварию. Она теперь в инвалидном кресле, у них еще и другой член семьи погиб. Популярная была девочка в школе, и тут вдруг такое. Просто сердце кровью обливается. А вот когда я ее увидел рядом с собакой… вот это да! Я просто онемел от удивления. Вот как бывает.
Он щелкает на фотографию десятилетнего мальчика, лежащего в постели, — тот смотрит на лежащую рядом собаку и улыбается.
— Это Лиам. Аутист.
В Калифорнии благодаря опоре на обслуживающих собак была создана целая школа для аутистов — «Академия „Орион“». Для учеников воспитывали собак-компаньонов, а параллельно развивали у ребят и способность к эмпатии в отношениях с людьми. Для этого даже специальный собачий тренинг не требуется: любые псы, за исключением разве что питбулей, — изначально отличные друзья. Так что здесь нужно нечто другое, нежели обычная помощь, к которой готовят обслуживающих собак: открыть холодильник, найти затерявшуюся вещь, провести человека по улице… Нет, здесь нужно нечто другое.
— В чем состоит подготовка собак для работы с аутистами?
— Опасность. Опознать опасную ситуацию. Аутичные дети могут забежать в бассейн, или на улице — вы ведь знаете, увидят что-то интересное и уже ничего другого вокруг не замечают. Родителей, конечно, подобные ситуации беспокоят. Так что в первую очередь собаки помогают присматривать за детьми. Ну а кроме того, собака — это связь с другими людьми. Их интерпретатор. Это, вообще-то, верно для всех людей, с которыми мы работаем, но особенно наглядно видно на примере таких, как Лиам.
Аутисты, можно сказать, экстремальные интроверты, в то время как собаки — столь же экстремальные экстраверты. Они-то знают толк в групповых взаимоотношениях, в социальной жизни; они постоянно подмечают все, что происходит вокруг них. Собаки не читают книг, не разбирают на части пианино, стоит вам только отвлечься, они не перепрограммируют ваш компьютер. При этом они отлично видят, какие намерения у стоящего перед вами человека: настроен он дружелюбно или угрожает вам. Ровно то, чего не хватает аутистам. Так что эти двое словно созданы друг для друга.
Я пытаюсь представить, как это место должно выглядеть для аутичных посетителей Мак-Гаверна. Здесь, однако, можно увидеть и еще кое-кого, кого не встретишь в коррекционных отделениях школ: аутичных заключенных. Таких, вообще-то, немного в природе: аутисты скорее не подпустят к себе ничего беспокоящего, следуя своей программе. Если для тебя социум не стоит на первом месте, то ты вряд ли будешь асоциальным.
— Мы предполагаем, что Лиам и этот пес закончат наш курс следующим летом, — говорит Мак-Гаверн. — Знаете, у него такой взгляд, когда он рядом со своей собакой… Да подождите, посмотрите сами.
Я киваю, рассматривая ближе снимок: о, это выражение лица мне знакомо. Да-да, именно так Морган смотрит на свою Большую Птицу-говоруна. У меня есть друг, говорит этот взгляд.
15
Магнитные буковки на холодильнике складываются в слова. Но это не слова английского языка. Бромд. Туоп. Друш. Кие. Вепдинг. Выглядят и звучат вполне как слова, имеют форму слов. А все же…
Морган хватает меня за руку, тянет вверх, толкая мою руку туда, где на микроволновке лежит упаковка попкорна.
— Ты чего хочешь, Морган?
— Чего-хочес-Молган.
— Что ты хочешь? Скажи папе.
— Скази-папе.
— Сам скажи. Своими словами скажи. Что это? — показываю я.
Нет, никак.
— Морган!.. Морган, посмотри на меня, дружок. Посмотри на папу.
Он упорно смотрит куда-то в никуда.
— Морган? Посмотри на папу. Взгляни на папу. Посмотри. На. Папу. Можешь ты сказать «попкорн»? Поп-корн. Ну, скажи «попкорн» ради папы.
Я аккуратно держу его за подбородок и стараюсь обхватить его лицо с обеих сторон. Теперь оно прямо напротив моего, но глаза все равно ускользают от меня. А он ведь может на меня посмотреть. Он все время делает это. Например, неожиданно взглянет на меня снизу вверх, прямо в глаза, и ведет мой палец к тому слову, с которым ему требуется помощь. Иногда это связано с желанием, чтобы я взял его на плечи, или пощекотал его, или спел ему. А порой он прерывает свое занятие, чтобы просто улыбнуться мне и словно сказать взглядом: «Ты мой папа. Я с тобой».
