Александр Невзоров - Происхождение личности и интеллекта человека
Ad verbum, разумеется, агрессии во многом, вплоть до «изменения состояния сознания», влияют на образ действий всех животных, но только на примере homo мы можем наблюдать их способность длительно управлять поведением. Что же касается лжи, то как уже отмечалось выше (гл. II), это явление прекрасно отработано эволюцией в мимикрии рыб и насекомых, оно присутствует и в брачном, и в охотничьем, и в конфликтном поведении многих животных; а в человеческой культуре ложь развилась в столь важный фактор, что сегодня «неспособность ко лжи» является диагностическим признаком таких заболеваний, как синдром Аспергера и других разновидностей аутизма.
Столь же существенным для развития прогностизма оказался и труд, с необходимостью «пошагового» предвидения всех его промежуточных и конечного результатов. Также можно предположить, что труд был особым, «обоюдоострым» фактором. Он спровоцировал как простое (трудовое) прогнозирование, так и сложное (социальное), порожденное желанием освободиться от труда в целом или от наиболее тягостных его вариаций.
Puto, возникновение общественных отношений (сословий, классов, династий, иерархий, собственности и права) — это прежде всего история желания и умения части homo уклониться от необходимости труда.
Secundum naturam, помимо перечисленных глобальных причин (страх, ложь, труд и уклонение от него) — были и «младшие», но тоже чрезвычайно влиятельные факторы.
Самым известным из прямых следствий прогностизма стало т.н. воображение, возможно, обязанное своим развитием в первую очередь мастурбационным практикам, унаследованным homo от части предковой цепочки.
Хотя обезьяны в мире животных выделяются как активные ма- стурбаторы, это занятие у них не становится закрепленной традицией поведения, так как основано (в основном) на грубом механическом воздействии конечностей или предметов на половые органы да на сиюминутных зримых возбудителях.
Человеку же удалось и в этом вопросе сделать «шаг вперед».
Тонкая моторика его рук, поддержанная прогностическими потенциалами мозга и начатками «воображения», предложила homo множество острейших ощущений, не требовавших от него (в отличие от реальных половых связей) ни социальной состоятельности, ни исполнения матримониальных ритуалов, ни материальных или временных затрат, ни применения насилия, ни даже зримого возбудителя.
Secundum naturam, эти практики развивали «воображение», а оно становилось важнейшей частью мышления.
Найти какую-либо иную причину того, что мастурбация стала бытовой нормой homo, кроме социализации (в основе которой всегда многоразличные табу), будет очень сложно. Стилистика же половых отношений в стаях ранних людей остается дискутивным вопросом: гипотеза оргиастических отношений и промискуитета, ограниченного только факторами месячных и беременности самок, конкурирует с гипотезой «гаремной семьи».
Сторонники первой точки зрения: И. Баховен (1861), Л Морган (1934), Нестурх{1958), Золотарев (1940), Эспинас{1882), Briffault (1927), Sahlins (1960) et cetera.
Осторожными апологетами «гаремной» версии можно признать: Карпентера (1934), Тих (1947), Войтонис (1949), Yerkes (1943), Zuckerman (1932), но и то с оговорками, так как эти исследователи лишь предполагали неизбежность переноса модели отношений в обезьяньих стаях на сообщества ранних людей.
Вне зависимости от правоты той или иной гипотезы бесспорно, что социализация достаточно жестко табуировала половую свободу, заменив хаотичное партнерство ритуализированными играми, опасной необходимостью применять насилие, платить или мастурбировать. Авторитетных подробных исследований на данную тему крайне мало, но о системах половых табу и о публичной мастурбации как о бытовой норме первобытных народов есть указания у Клода Леви-Стросса в III томе его «Mythologiques» (1968), у Э. Кроули в «Исследовании о первобытном браке» (1895), у Э. Вестемарка в «Истории человеческого брака» (1901).
Впрочем, было бы несправедливо сводить развивающий воображение «мастурбационный эффект» исключительно к сексуальным стремлениям и переживаниям.
Puto, возможна и более широкая трактовка этого термина.
Неосуществимые в реальности статусные и имущественные вожделения, становившиеся все сильнее по мере развития материальной культуры и общественных отношений, тоже можно отчасти классифицировать как мастурбацию или явления, близкие к ней по принципу. (Позже они получат наименование «мечты», «грезы» et cetera.)
Дело в том, что символы реальности (слова) и ее номинированные образы обладают почти такой же раздражающей силой, как и сама реальность, но совершенно не зависят от ее диктата, обусловленного биогенезом, законами физики et cetera.
С изобретением языка вся неизмеримость мира, закодированная в символы, «перенеслась» в маленькое пространство мозгового черепа (350-1300 см3), где оказалась всецело во власти т.н. мышления homo.
Свободное и ничем не ограниченное манипулирование этими символами, создание из них произвольных конструкций оказалось, порой, еще более сильным раздражителем, чем сама реальность.
Ceterum, как мы уже отметили, все постепенно развившие про- гностию факторы: страх смерти, ложь, труд, мастурбации, религии, агрессии относятся к области приблизительных понятий и не содержат в себе никакого нейрофизиологического смысла.
В переводе же на понятный нам язык мы должны их отмарки- ровать как примерно равносильные, множественные, сменяющие друг друга или даже соседствующие раздражители, которые за счет богатства и аккордности вызываемых ими рефлексов способны мобилизовать нервную систему, обеспечивая ее непрерывный тонус. При этом мы должны помнить, что вербальный символ или «фрагмент сознания» (зрительный образ) имеет почти такой же возбуждающий потенциал, как и реальное явление.
Сух, но точен И. Павлов, описавший в «Общей характеристике сложно-нервных явлений» (1909) этот процесс следующим образом: «Разные агенты, превращаемые в условные раздражители, сперва действуют в их общем виде и только постепенно, при дальнейшем подкреплении условного рефлекса, становятся все более и более специализированными раздражителями. Это надо считать правилом, законом для раздражителей, доставляемых всеми анализаторами (органами чувств)».
Ergo, е supra dicto ordiri каждая номинация (слово), каждый символ реальности, как справедливо замечал тот же Иван Петрович, является «многообъемлющим», сверхсильным раздражителем.
Мышление, будучи (severe dictu) комбинированием сотен и тысяч номинаций, т.е. сплетением-расплетением тысяч раздражителей, по сути, является для древних и новых структур мозга постоянным провокатором миллиарда синаптических, нейроэндокринных и структурных процессов, поддерживающих часть мозга в состоянии возбуждения.
Здесь возникает новый, но крайне важный вопрос — о реакции мозга на его непрерывное раздражение этими процессами. (С учетом физиологической обременительности любой активации для любого живого клеточного субстрата).
Теоретически, ответ, конечно, известен; мы видим, что даже самое сложное и многовариантное мышление, гипотетически являясь «биологически обременительным» вызовом неисчислимого множества рефлекторных ответов, тем не менее «прижилось» и стало нормой работы мозга.
Более того, уместно предположение, что именно раздражительная сила мышления, вероятно, и явилась основной причиной его возникновения и закрепления.
Но это — теория, а хотелось бы получить и однозначные экспериментальные свидетельства «отношения» мозга к тем воздействиям, что настойчиво активируют как его локальные клеточные поля, так и целые структуры.
Вот тут, вероятно, имеет смысл вспомнить Джеймса Олдса и Питера Милнера, которые в 1954 году в лаборатории Хэбба при McGill University провели важный и любопытный эксперимент, подробно описанный как в трудах самого Олдса (Physiological Mechanisms of Reward, 1955; Self-Stimulation of the Brain, 1958; Differentiation of Reward Systems in the Brain by Self-Stimulation Technics, 1960), так и в совместной его работе с П. Милнером «Positive Reinforcement Produced by Electrical Stimulation of Septal Area and Other Regions of Rat Brain» (1954).
Влияние этого эксперимента на нейрофизиологию было столь велико, что позже он был рецидивирован множеством самых авторитетных исследователей.
В 1963 году его, с теми же результатами, что у Олдса-Милнера, повторили Д. Джастенсен, Дж. Шарп и П. Портер; в 1964 — Е. Ва- ленстайн и В. Мейерс; в 1965 (существенно усложнив, но опять успешно) — С. Плискофф, Дж. Райт и Т. Хаукинс; в 1967 — Р. Купер и Л. Тэйлор и исследовательская группа Е. Грастиана; в 1968 — А. Руттенберг и У Хуанг. (Здесь я перечислил только крупнейшие эксперименты, но помимо них было еще множество не столь масштабных).
(Justesen D. R., Sharp J. С, Porter Р. В. Self-Stimulation of the Caudate Nucleus by Instrumentally Naive Cats, 1963; Valenstein E., Meyers W. Rate-independent Test of Reinforcing Consequences of Brain Stimulation, 1964; PliskoffS.S., Wright J.E. Brain Stimulation as a Reinforcer: Intermittent Schedules, 1965; Cooper R. M., Taylor L. H. Thalamic Reticular System and Central Grey: Self- Stimulation, 1967; Grastyan £., Angyan L. The Organization of Motivation at the Thalamic Level of the Cat, 1967; Routtenberg A., Huang Y. Reticular Formation and Brainstem Unitary Activity, 1968.)
