Айвен Сандерсон - Сокровища животного мира
— Вождь думает, охотники умеют его поймай, принеси сюда?
— Ага, — сказали все, и обсуждение закончилось.
Все это произошло вскоре после нашего прибытия в Тинта. Но на нас свалилось такое количество неожиданностей — срочная эвакуация Герцога, нашествие горилл, смерть брата вождя ( его похороны были отложены на двенадцать месяцев), невероятная усталость после блужданий по горам и, наконец, предпринятая Джорджем генеральная уборка заодно с ревизией всего нашего имущества, — что мы почти позабыли про икоридзо. Но вдруг однажды вечером чистый, недвижимый воздух долины наполнился звуками крохотных глиняных барабанов, которые под ударами небольших палочек звенели, как колокольчики.
Мы подумали, что очередной дальний родич Икумо отбыл свой срок в чистилище и благодарные потомки решили устроить ему встречу по первому разряду, а затем с подобающими почестями проводить в страну неиссякаемого пальмового вина и нескончаемых дружеских споров.
Однако барабаны возвещали о прибытии не почтенного бестелесного пращура, а ликующего духа, облаченного в плоть подчиненного вождя Нтамеле (соседней деревушки). Когда запыхавшийся посланец из деревни принес нам эту весть, мы тут же принялись готовиться к приему: судя по всему, визит вождя имел какое-то отношение к нам. Этьи, по обыкновению опоздавший, уверял, что не нужно сбиваться с ног, все равно этот «подчиненный вождь» вряд ли появится раньше утра. Из дальнейших расспросов выяснилось, что деревня Нтамеле, до которой, судя по карте, было меньше четырех миль, расположена за ближайшей горной грядой, но такой путь самый отличный ходок может пройти часов за восемь, да и то лишь в погоне за любовником своей неверной жены. «Подчиненный вождь», насколько мы поняли, ни за кем не гнался, вдобавок он был в весьма преклонном возрасте.
Поэтому мы набрались терпения и ждали гостей; барабаны тем временем заливались все громче, все ближе, а наш двор все больше наполнялся зеваками, которые прибыли «поглядеть-посмотреть», прихватив с собой постели, родичей, барабаны и собак. Вечер был душный. Мы работали на открытом воздухе. К полуночи я был окружен плотной стеной голых коричневых тел; без единого звука и движения африканцы созерцали, как я потрошу мышей, измеряю крохотных лягушек, делаю записи в каталогах. Безмолвие взрывалось восторженными криками только тогда, когда я набирал чернила в самопишущую ручку. Джордж пребывал в такой же блокаде на расстоянии нескольких ярдов от меня. Если нам‘было нужно, мы спокойно разговаривали и обменивались вопросами и ответами без всяких помех — настолько тихо вели себя все в толпе. Стоило младенцу хоть пискнуть, как ему тут же затыкали рот.
Все это было проявлением удивительного такта и вежливости со стороны наших лишь отчасти званых гостей, но когда работа стала подходить к концу, атмосфера стала довольно гнетущей. Поэтому я спросил Джорджа, не возражает ли он, если я заведу граммофон, — вопрос чисто риторический, потому что оба мы относились к нему одинаково. Весь наш персонал немедленно оживился. Г ости несколько растерялись — ведь они только второй раз видели вблизи белых людей, а о свойствах этой священной машины вообще не имели представления!
В Америке есть группа людей, несомненно, африканского происхождения, которые называют себя — или, вернее, так назвал их менеджер — Королями Ритма Стиральных Досок; они записывают музыку на пластинки. Мы все помешаны на этих пластинках, одна из них стала даже гимном нашей экспедиции и всегда идет первым номером. Вступительные такты привели публику в неистовство. Сразу стало ясно, что мы среди людей, чьи вкусы поразительно совпадают с нашими. Все они, как один, принялись раскачиваться и отбивать ритм, который разносился на многие футы в толще твердой латеритовой породы. Из-под одежды было извлечено множество барабанов — маленьких, обтянутых кожей, угловатых, сделанных из глины, и гигантских инструментов из выдолбленных стволов. Все они один за другим включались в общий ритм.
Это было нечто совершенно поразительное: африканцы обладают такой природной музыкальностью, что необычайно точно угадывают приближение «паузы», и басовые барабаны замолкали в нужную секунду все, как один. Таким же успехом пользовалась кубинская румба; импровизированный аккомпанемент африканцев не только не портил, а, наоборот, великолепно украшал музыку. Постепенно веселье становилось все более неистовым. В скором времени синкопически дергающиеся джентльмены, облаченные в куски обезьяньих шкур, стали бросаться к ограде лагеря и палить из старинных ружей. Мы горячо одобрили эту идею, до сих пор не использованную в наших родных кабаре, и, зарядив ружья, отмечали ритмически важные моменты залпами в ночные небеса. Местные жители пришли в дикий восторг; такое расточительство в отношении боеприпасов было сочтено признаком отменной вежливости и самого щедрого гостеприимства. Наша праздничная ночная вакханалия то и дело переходила в великолепный и замечательный танец, и мы почти потеряли чувство времени.
Как ни печально, но приходится признаться, что на какое-то время я начисто забыл о цели нашего приезда в Ассумбо. Может быть, по этой причине я и был так потрясен, когда торжество достигло апогея. Г ремела пластинка «Ату их!», и мы самозабвенно отплясывали под нее, когда внизу, в долине, занялся рассвет, и навстречу его лучам вышла армия барабанщиков. Группа людей, неся факелы из смолистых веток с расщепленными концами, поднималась по склону к нашему лагерю.
Все мы заметили их почти одновременно. Наступило затишье: все, очевидно, что-то соображали и в итоге пришли к одному и тому же выводу, а именно: должна же быть причина для подобного веселья. Раздался дружный крик: «Нтамеле! Нтамеле!»
Так оно и оказалось. Прибыло почти все мужское население этой изолированной от всего мира деревушки. «Подчиненный вождь», возможно прародитель многих из них, совершал путь в горизонтальном положении. Его высохшее тело было буквально погребено под кучей барабанов. И если ночь принесла чудесные события, то заря сотворила чудо.
Прибывшего в гости вождя переправили через забор в наш двор и воздвигли, словно идола, перед вождем Икумо и нами. Он мгновенно ожил и принялся оглушительно и протяжно кричать, чего никак нельзя было ожидать от человека в столь преклонном возрасте. Его речь лилась нескончаемым потоком не менее двадцати минут, а у нас, обитателей Тинты, наступила тем временем реакция, и мы, сидя в полном изнеможении, обливались потом. Один лишь Икумо оставался стоять, наморщив широкий лоб и не сводя с оратора пронизывающего взгляда. Время от времени он перебивал его коротким «уху», после чего рассказчик повторял свой рассказ заново, быть может, добавляя и уточняя какие-то детали.
Наконец он замолчал, и воцарилась торжественная тишина. Тем временем занялась заря. Зрелище было потрясающее. В то утро заря разливалась густым желтым потоком, постепенно затопляя долину и резким светом подсвечивая снизу простершиеся над ней иссиня-черные тучи. Из темноты, все еще окутывавшей землю непроницаемым покрывалом тумана, вырисовывались грозные гребни гор, неподвижные перистые листья пальм казались вырезанными из фанеры Вокруг нас еще более яркий желтый свет смолистых факелов озарял широкий круг застывших в полной неподвижности мускулистых тел, похожих на армию эбонитовых статуй — блестящих, гладких, таинственных; яркие желтые отблески играли на эластичных напряженных мышцах. И среди них как облаченный в белое столп, стоял вождь Икумо.
Икумо заговорил с подобающей случаю торжественностью, потому что и он, и его дружественные подданные приняли все наши интересы очень близко к сердцу и наши задачи стали их задачами, а наши странноватые успехи — их победами.
Вождь Нтамеле привел человека, который нес икоридзо; оба объекта он считал настолько важными и материально ценными, что счел за благо лично сопровождать их, чтобы доставить в целости и сохранности.
Теперь настала наша очередь волноваться и поражаться, потому что никто и словом не обмолвился ни нам, ни нашему персоналу о цели визита достопочтенного старца. Просто не верилось, что драгоценное животное может оказаться в пределах досягаемости. Я попытался встать со своего кресла, но от волнения меня ноги не держали.
— Дайте взглянуть! — взмолился я, протягивая руки с таким жалостным видом, что чуткие африканцы мигом уловили бушевавшую во мне бурю и покатились со смеху. У них на глазах я окончательно «выдал себя».
— Вот этот человек, — все вместе сказали жители Нтамеле.
Их ряды расступились. Подталкиваемое окружающими, навстречу мне вышло едва ли не самое крохотное из чеповеческих существ, способных стоять на ногах без посторонней помощи. В своих миниатюрных ручках оно (я до сих пор так и не знаю, какого оно было пола) держало большой мешок, одна половина которого прикрывала, как набедренная повязка, его узенькие бедра. Малыш ковылял к нам, упыбаясь во весь рот без малейшего смущения. Теперь мне уже не нужно было вставать. Мы поглядели в глаза друг другу. Заливаясь очаровательным бесхитростным смехом, малыш упал на колени, развязал мешок и начал что-то вытряхивать. Все наклонились вперед, возбужденно переговариваясь.
