Путешествие в окружающие миры животных и людей. Теория значения - Якоб фон Икскюль
В этом случае мы сможем взглянуть на связи между живыми существами сквозь призму музыкальных образов и рассуждать о звучании восприятия и действия разных животных субъектов, имеющих контрапунктное соотношение. И лишь после этого можно говорить о партитуре природы.
В природе воспринимаемые звуки разных животных могут использоваться контрапунктно. Так звук, привлекающий в окружающем мире летучей мыши другую летучую мышь, одновременно является сигналом об опасности в окружающем мире мотылька.
Домик, который несет улитка, имеет для нее тональность жилища, но после смерти улитки домик опустеет и обретет тональность другого жилища, соответствующую восприятию рака-отшельника. Это созвучие составляет основу композиции из улитки и рака-отшельника.
Подобно тому как сочиняющий симфонию композитор не ограничен в выборе инструментов, которые он хочет использовать для ее композиции, так и природа совершенно свободна в отборе животных, между которыми она хочет воздвигнуть контрапунктные связи. Удочка морского черта контрапунктно пристроена к тональности приманки, которая должна привлекать его добычу. Обозначения «тональность приманки» и «тональность жилища» доказывают, что, применив музыкальную аналогию к животным, мы сразу покинули чистую теорию музыки, поскольку, согласно ей, мы можем говорить о звучании скрипки или арфы, но никогда — о тональности охоты на жертву или о тональности жилища, и уж тем более о питьевой тональности чашки или тональности стула, указывающей на его пригодность для сидения. И тем не менее именно в расширении понятия тональности от простого звука, который мы слышим, до тональности значения объектов, которые выступают в окружающем мире субъекта в качестве носителей значения, кроется возможность широкого применения сравнения с музыкой в сфере биологии.
Когда мы говорим о том, что тональность жилища в окружающем мире улитки может быть контрапунктно замещена тональностью жилища в окружающем мире рака-отшельника, то тем самым имеется в виду, что каждая из обеих тональностей, не будучи идентичной другой, может быть перенята из одной природной композиции в другую, так как обе они имеют одинаковое значение.
То место, которое в музыкальной партитуре занимает гармония, в природной партитуре приобретает значение, служащее связующим звеном или, лучше сказать, мостом для соединения двух природных факторов.
Ибо подобно тому, как любой мост имеет устои на обоих берегах реки, которые он сводит вместе как точку и контрапункт, так в музыке они скрепляются посредством гармонии, а в природе — посредством одинакового значения.
На основании многочисленных примеров, которые я приводил, утомляя читателя, мной было доказано, что речь при этом идет не просто о логических понятиях, а о подлинных природных факторах.
Теперь мы приблизились к тому, что можем называть партитуру значения описанием природы, сопоставимым с описанием музыки при помощи партитуры, записанной нотами.
Если теперь мы бросим взгляд на оркестр, то увидим, что на отдельных нотных пультах лежат ноты с голосоведением для соответствующего инструмента, в то время как общая партитура находится на нотном пульте дирижера. Однако мы видим и сами инструменты и спрашиваем себя, как они сочетаются друг с другом — только ли на уровне соответствующего звукоизвлечения или также благодаря всему своему строению, иными словами, образуют ли они, кроме сугубо музыкального, также и техническое единство.
На этот вопрос трудно ответить с ходу, поскольку большинство инструментов, составляющих оркестр, могут производить музыку сами по себе.
Однако тот, кто слышал музыку, исполняемую клоунами, играющими на инструментах, ничего не производящих, кроме шума, — расческах, коровьих колокольчиках и т. д., — может убедиться в том, что такой оркестр может создать какофонию, но никогда не сыграет симфонию.
Инструменты настоящего оркестра при ближайшем рассмотрении обнаруживают контрапунктное соотношение уже в своем строении.
Еще отчетливее это видно в природном оркестре, например, в таком, который представляет собой луг. Достаточно лишь вспомнить здесь о цветке в четырех окружающих мирах. Наиболее ярко раскрывается перед нами согласие между строением цветка и строением пчелы, о котором можно сказать:
Если бы цветок не был пчелиным,
А пчела б цветочной не была,
То они б в созвучье не вступили.
Здесь мы выразили основной постулат всей техники природы. В нем мы узнаём гётевскую мудрость:
Будь не солнечен наш глаз —
Кто бы солнцем любовался?[71]
Но теперь мы можем завершить изречение Гёте и сказать:
Если б взгляду солнце не было сродни,
Оно на небе никогда б не воссияло.
Солнце — небесное светило. При этом небо — порождение глаза, который воздвигает здесь самую далекую плоскость, замыкающую пространство окружающего мира. Безглазые существа не знают ни неба, ни солнца.
10. Контрапункт как мотив формообразования
Основное техническое правило, которое получает выражение в цветочности пчелы и пчелиности цветка, мы можем теперь приложить и к другим рассмотренным нами примерам.
Очевидно, что паутина устроена по-мушиному, поскольку мушиным является сам паук. Говоря о мушиности паука, мы имеем в виду, что строение паука вобрало в себя определенные мушиные элементы. Они были заимствованы не у какой-то определенной мухи, а у ее архетипа. Проще говоря, мушиность паука означает, что композиция ее тела вобрала в себя определенные мотивы из мушиной мелодии.
Весьма отчетливо выражено проникновение отдельных мотивов млекопитающих в строение тела клеща. Еще более заметным является воздействие мотива летучей мыши на то, как устроен орган слуха мотылька.
Повсюду в качестве мотива формообразования выступает именно контрапункт. Об этом нам должно быть известно благодаря строению предметов обихода человека.
Кофейная чашка с ручной ясно указывает на контрапунктные связи между кофе, с одной стороны, и рукой человека — с другой. Эти контрапункты в первую очередь влияют на мотивы, которыми необходимо руководствоваться при создании чашки. Они даже важнее, чем материал, из которого сделана чашка.
Тезис о том, что кофейная чашка устроена по-кофейному, звучит как сама собой разумеющаяся банальность. Между тем в нем заключено нечто большее, чем кажется на первый взгляд. Он говорит не только о назначении чашки, которое состоит в том, чтобы вмещать в себя кофе, но также и о том, что это назначение одновременно должно быть мотивом при ее изготовлении.
Учение о значении достигает своей кульминации в выявлении данных обстоятельств. Значение, которое имеет для нас предмет нашего обихода, заключено в его функции, и эту функцию всегда можно возвести к контрапунктному сцеплению между предметом и человеком, которое в то же время служит мотивом для осуществления этого сцепления.
По своему значению стул как возвышающаяся над уровнем земли или пола потенциальная
