Секс с учеными: Половое размножение и другие загадки биологии - Алексей Алексенко
Если же отвлечься от волшебного мира лабораторных мух, то на первый взгляд кажется, что примеров, подтверждающих принцип Бейтмана, в природе не счесть: «неразборчивая страсть самцов и разборчивая пассивность самок» (по выражению самого Ангуса Бейтмана) – слишком распространенная ситуация, чтобы просто так взять и сбросить ее со счетов. Однако, когда зоологи чуть пристальнее вглядывались в жизнь популяций, которые, казалось бы, «живут по заветам Бейтмана», неизменно оказывалось, что, как принято выражаться среди начинающих популяризаторов, «на самом деле все гораздо сложнее». А в XXI столетии начали накапливаться молекулярные данные, из которых стало ясно, чьи на самом деле детишки пищат в том или ином гнезде. Гены этих детишек недвусмысленно указывали, что их матери бесконечно далеки от идеалов целомудрия. Тут и там оказывалось, что «пассивная разборчивость самок» – это скорее их тщательно выстроенный имидж, чем подлинная природа, и секс на стороне встречается в этом мире значительно чаще, чем хотелось бы патриархальным самцам.
С другой стороны, жизнь «бейтмановского» самца может быть не так уж беззаботна, даже если и проходит под девизом «гуляй, пока молодой». Чтобы обеспечить самок требуемым количеством секса, самцу приходится сильно постараться, а иногда принести на алтарь полового размножения собственную юную жизнь. Вот австралийская сумчатая мышь: их мужчины действительно любят своих женщин на износ. По мере прохождения брачного сезона самец теряет шерсть, страдает от инфекций и внутренних кровотечений, нередко у него начинается гангрена. Все это время он фанатично спаривается с самками, по 12–14 часов с каждой. До первого дня рождения никто из самцов, видимо, не доживает, а самки в свой срок рожают следующую смену, которой также суждено дотянуть лишь до первого брачного сезона. Так что придержите свои моральные оценки: самец сумчатой мыши отдает всего себя любви и детям, и не его вина, что это ничем не похоже на наш человеческий идеал нуклеарной семьи.
При этом если не рассматривать принцип Бейтмана как точное описание жизни каких-то биологических видов (а тем более своей собственной жизни), то в качестве теоретической абстракции он имел для биологии большие последствия. В частности, плодотворной оказалась мысль о том, что самец и самка, то есть отец и мать, вообще говоря, могут тратить на свое потомство разный объем ресурсов. Мама надрывается на двух работах, папу давно никто не видел. Или наоборот. Вполне можно предположить, что от каждого организма естественный отбор должен требовать сэкономить ресурсы: вложить поменьше в одну конкретную детку, чтобы увеличить общее число деток. А значит, любой союз самца и самки обязан содержать в себе конфликт, пусть не психологический, но на глубоком молекулярно-генетическом уровне там уж точно что-то должно быть. Об этом пойдет речь чуть позже.
Идею «родительского вклада» первым сформулировал генетик Роберт Триверс (род. 1943), ученик Эрнста Майра (1904–2005), специалист по альтруизму и автор замечательной книжки про самообман, которую даже перевели на русский язык. Что касается «родительского вклада», то Триверс просто развил принцип Бейтмана: тот пол, который вносит меньший родительский вклад, должен конкурировать за доступ к полу с бóльшим родительским вкладом. А еще из концепции Триверса следует конфликт между поколениями. Старшее поколение хочет поприжать родительский вклад – возможно, инвестировать его в следующую попытку деторождения в новой семье. Молодое поколение намерено получить все здесь и сейчас, а бабье лето почтенных родителей (оно же кризис среднего возраста) как-то оставляет его равнодушным. Хорошо, что наш рассказ не об этом, а то предостережение против моральных оценок, с которого начинается эта глава, потребовалось бы сделать куда пространнее. Не случайно научная специальность Роберта Триверса называется «социобиолог» – за такое у нас нередко начинают травить человека, даже не выслушав, что он там пытается сказать.
Но нам надо закончить историю про принцип Бейтмана. Почему он не выполняется всегда, везде и буквально, если он такой логичный? Когда у тебя маленькие половые клетки, которых ты можешь наделать миллиарды и разбрызгивать вокруг себя веером, – это же так естественно, что ты бегаешь от самки к самке и в буквальном смысле все это разбрызгиваешь. Почему же оно так не устроено в природе, легко и весело, а вместо этого мы повсюду видим какие-то роковые жертвы?
Один забавный ответ может скрываться опять же в концепции эволюционно стабильных стратегий, о которых шла речь чуть выше, а точнее, в примере, который Ричард Докинз приводит в своей книжке «Эгоистичный ген». Этот кусок я бы рекомендовал прочитать даже тем, кому лень читать всю книгу. Во-первых, это самое понятное, что я читал про эволюционно-стабильные стратегии, и руки даже сами тянутся что-то подобное вычислить и поделиться с читателями. Во-вторых, у Докинза тоже тянулись руки самому все посчитать, и он наделал там ошибок, которые в последующих изданиях не исправлял, а только извинялся в примечаниях. Такое все любят, потому что, когда знаменитый ученый попадает впросак, это как-то возвышает читателя в собственных глазах.
Докинз исходил из модели, описанной Триверсом. Самка производит дорогие яйцеклетки, поэтому просто вынуждена вносить в потомство большой вклад. Ей выгодно добиться того, чтобы и самец вносил как можно больше. Вот, например, один разумный вариант: пусть изначально в некой популяции самки принимают ухаживание самца, только если он делом (на практике – собственным затраченным на ухаживание временем) продемонстрирует свою верность. Самке это выгодно: так она гарантирует своим детям родительский вклад от отца, и ее собственные усилия не пропадут втуне. Назовем таких самок «принцессами», а самцов, удовлетворяющих их высокому стандарту, «рыцарями». Эти ребята влюбляются сразу до гроба и ни о каком хождении налево не помышляют. Заметим, что за длительное ухаживание «принцесса» тоже платит своим временем: это родительский вклад, выплачиваемый даже теми, у кого никаких детей не получится. Однако в случае успеха затраты вернутся к ней сторицей.
Стабильны ли их стратегии? Увы. В этой компании вдруг появляется «профурсетка», которая без всякого жеманства забирает первого подвернувшегося самца. Она точно не проиграет – мы же договорились, что все самцы «рыцари». «Профурсетка» не потратила времени на ухаживание, но приобрела хорошего отца своим детям: она в эволюционном выигрыше. «Профурсеток» становится все больше. Но теперь открывается интересная вакансия для самцов: оказывается, чтобы завести отношения, совсем не обязательно вести себя по-рыцарски! На сцену являются «Казановы», и их число растет. Заметьте, что наш «Казанова» – это настоящий «самец по Бейтману»: он может не тратить ничего ни на ухаживание, ни на воспитание потомства. Он просто бросает детей, оставляя их на иждивение «профурсетки», и скачет дальше по жизни.
А что делать ей? Бедняжка прячет в шкаф кружевные чулки и идет во двор своей девятиэтажки гулять с коляской, облачившись в мешковатое синее пальто, чтобы было теплее. «Профурсетки» тоже в проигрыше. Зато в мире, где там и тут шныряют «Казановы», выигрышной внезапно снова оказывается стратегия «принцессы»: в худшем случае она со своими капризами просто не найдет никого, но зато и не потеряет свой родительский вклад. А в лучшем – подцепит настоящего рыцаря, хоть они теперь редки. А раз редки, значит, на них есть спрос, и их стратегия опять приносит дивиденды. Число «рыцарей» растет, число «принцесс» растет, и наша популяция – если угодно, социум – возвращается к первоначальному состоянию.
Докинз сперва решил, что здесь начнется колебательный процесс – число «рыцарей» и «Казанов», а также «принцесс» и «профурсеток» будет меняться циклически в соответствии со своего рода социальной модой. Затем он поправился и сказал, что на самом деле установится частотное равновесие. И в этом, если верить поздним изданиям, ошибся: на самом деле самый строгий расчет действительно дает колебания общественной моды от разврата к целомудрию и обратно.
Вот вам и ответ на вопрос – точнее, один из ответов. Классический «самец по Бейтману», ничего не приносящий в семью, кроме спермы, может существовать, и для высоких теоретических целей вполне можно предположить, что с этого по умолчанию начинается история популяции. Однако на такого самца найдется управа, а на управу – другая управа, и так до бесконечности. Или, как в нашем примере, по кругу – или, как в метафоре Красной Королевы, в режиме бега на месте. Выражаясь возвышенно, земная жизнь не удовлетворяется простыми
