Сергей Мейен - Следы трав индейских
О том, чего стоят палинологические данные, я уже говорил. Появление сходных миоспор в северных и гондванских разрезах пока не удалось подкрепить привязкой этих микроскопических оболочек к материнским растениям, а в некоторых случаях ясно установлены различия растений, продуцировавших весьма сходные миоспоры. Однако сходство латинских названий в палинологических списках продолжает гипнотизировать стратиграфов.
Третий аргумент еще слабее. Границу карбона и перми в международной стратиграфической шкале проводят по появлению определенных групп ископаемых организмов. Многие считают, что появление этих групп было важным событием в истории жизни и даже, если угодно, новым этапом в эволюции. Но из этого никак не следует, что появление какой-то иной группы в другом месте Земли должно было произойти на том же рубеже. Появление глоссоптериевой флоры безусловно было важным событием в гондванской истории, но из одного этого никак не следует, что надо приурочивать это событие к границе каменноугольного и пермского периодов.
Я не исключаю, что в отнесении всех отложений с глоссоптериевой флорой к перми немалую роль сыграла ошибка, о которой теперь мало кто помнит. Осенью 1976 г. вместе с лионским палеоботаником Ж. Баралем я смотрел коллекции в Горной школе в Париже. К этому времени администрация школы легкомысленно решила расстаться с огромными палеонтологическими коллекциями, концентрировавшимися в музее школы о прошлого века. Правда, коллекции не выбрасывали на помойку, а сложили в ящики и лотки под витринами. Предполагалось передать их другим учреждениям. Работа была проделана без излишних предосторожностей, и возникла путаница в образцах. Поэтому в поисках нужных коллекций приходилось пересматривать лоток за лотком и не по этикеткам, а по внешнему виду вылавливать образцы, знакомые по давно опубликованным иллюстрациям. В ходе этой работы я неожиданно наткнулся на образцы, по виду происходившие из европейского верхнего карбона, но имевшие наклейки с совершенно иным адресом. На них было написано, что это образцы, собранные геологом Лапьером в бассейне Тете в Мозамбике.
Подозреваю, что судьба этих образцов могла бы быть довольно печальной. Никакой документации при них не было, а в музейных описях они не значились. Впрочем, и сами описи были в полнейшем беспорядке, так что образцы при случае могли просто ликвидировать как бесхозные. Между тем интерес лапьеровской коллекции немалый, и история, происшедшая с ней, любопытна. Коллекция Лапьера была изучена в 70-х годах прошлого века известным французским палеоботаником Р. Зейллером. Он обнаружил отпечатки растений, тогда уже хорошо известных в верхнекарбоновых (стефанских) отложениях Европы. Без особых колебаний он отнес вмещающие породы к стефанскому ярусу карбона и опубликовал результаты в одном из геологических журналов. Находка типично стефанских растений на юге Африки, среди многочисленных местонахождений глоссоптериевой флоры, была крайне важной. Если Африка в позднем карбоне была заселена растениями европейского типа, то оставалось отнести слои с глоссоптериевой флорой к перми. В том, что глоссоптериевая флора — палеозойская, Зейллер к тому времени уже не сомневался. Пермский возраст получался методом исключения. Более того, можно было предположить, что Гондвана до конца карбона была заселена той же флорой, что и Европа. Значит, время разделения растительного покрова Земли на области — пермь. Такой вывод и был сделан Зейллером в специальных статьях.
Поскольку Зейллер был одним из наиболее авторитетных палеонтологов конца прошлого — начала нынешнего века, его заключение не могло не произвести впечатление на стратиграфов. Коллекция Лапьера долго не привлекала внимания палеоботаников, хотя о выводах Зейллера помнили. Лишь в 40-х годах к ней снова обратился португальский палеоботаник К. Тейшейра, обрабатывавший остатки гондванских растений из Анголы. На одном из международных конгрессов Тейшейра выступил с докладом, где повторил мысли Зейллера. В короткой дискуссии по докладу принял участие видный голландский палеоботаник и крупный специалист по стратиграфии верхнего палеозоя В. Йонгманс. Он скептически отнесся к идеям Зейллера, поддержанным Тейшейрой, и высказал предположение, что с коллекцией Лапьера произошла путаница в самом начале. Совершенно невозможно поверить, чтобы чисто европейский комплекс растений был найден в недрах Гондваны.
Если бы Йонгманс видел описанные Зейллером образцы, у него бы не возникло сомнений в правильности выдвинутого предположения. И вид породы, и облик отпечатков были таковы, что не возникало сомнений: Зейллер действительно описал европейские образцы, кем-то ошибочно этикетированные как африканские. К тому же с тех пор в районе Замбези неоднократно работали геологи и привозили коллекции растений, но все это были обычные гондванские растения. В геологическом разрезе района просто не осталось места, в которое можно втиснуть вопреки всем установленным закономерностям образцы, чуть не затерявшиеся в Горной школе.
Итак, Зейллер жестоко ошибся. Лишились обоснования его доводы о пермском возрасте гондванской флоры. Но эта трещина в фундаменте давно успела скрыться под новыми постройками. Наверное, стоило бы проследить по литературе, как конкретно повлияли взгляды Зейллера на отнесение глоссоптериевой флоры к перми. Впрочем, едва ли это изменит сложившуюся уже привычку.
Читатель может спросить, а почему я так возражаю против мнения о появлении глоссоптериевой флоры в начале перми? Какие есть основания относить это событие к карбону? Надо честно признаться, что и эти основания весьма шаткие. Я не доказываю, что надо относить раннюю глоссоптериевую флору к карбону, а лишь хочу подчеркнуть, что проблему зря считают решенной. Если же мы откажемся от настолько же привычного, насколько и необоснованного решения, то придется ставить вопрос снова. Придется искать пути к его решению. Таких путей может быть несколько. Во-первых, надо шире привлечь определение возраста гондванских пород по радиоактивным изотопам. Такие анализы уже делались, и, кстати, первые полученные результаты указали на позднекарбоновый возраст некоторых слоев Австралии с глоссоптериевой флорой. Во-вторых, надо более тщательно проследить палеоклиматическую историю обеих внетропических областей — Ангариды и Гондваны. Судя по новейшей истории климатов Земли, похолодания и потепления происходят в обоих полушариях с поразительной синхронностью. Если удастся восстановить с достаточной полнотой всю последовательность похолоданий и потеплений как в Ангариде, так и в Гондване, то можно будет сопоставить осадочные толщи обоих материков. В-третьих, в позднем палеозое было несколько заметных палеомагнитных событий, когда происходил повторный обмен местами между Южным и Северным магнитными полюсами. По остаточной намагниченности горных пород можно сопоставлять разрезы, и этот метод тоже может помочь при сопоставлении гондванских разрезов с международной геохронологической шкалой.
Перечисленные пути не есть что-то новое и неожиданное для стратиграфа. По ним пробовали двигаться, хотя и в небольшом масштабе, часто останавливаясь раньше времени. Когда в 1972 г, появилось сообщение, что радиоизотопный (в данном случае рубидиево-стронциевый) анализ указал на позднекарбоновый возраст слоев с ранней глоссоптериевой флорой в Австралии, то австралийский палинолог Б. Балм написал специальную заметку о важности полученного результата и о том, что представление о появлении этой флоры в перми может быть ошибочным. Анализ следовало повторить и соответствующий комплекс растительных остатков описать, чего так никто и не сделал за прошедшие с тех пор годы. Палеомагнитная шкала перми до сих пор содержит крупные прорехи, неизученные интервалы разреза, без наполнения которых невозможно уверенно опираться на палеомагнитные данные при сопоставлении верхнепалеозойских толщ.
Еще предстоит разобраться и в палеоклиматической истории как Ангариды, так и Гондваны. Здесь намечены лишь отдельные вехи, из которых еще рано складывать полную последовательность даже самых важных климатических эпизодов. Важные сведения о соотношении палеоклиматических событий в Ангариде и Гондване можно было бы получить, сравнивая богатство последовательных флор и фаун, тщательно отмечая моменты, когда на север и на юг проникали теплолюбивые формы из экваториального тропического пояса. И эти исследования, которые могут выявить эпохи потеплений, еще предстоит провести.
Отсутствие надежной привязки верхнепалеозойских отложений Гондваны к международной геохроиологической шкале не просто частный пробел в наших знаниях. Поздний палеозой — интереснейшая и важнейшая глава в летописи Земли. Это было время климатических перестроек, крупных оледенений, горообразования, вулканизма. В позднем палеозое произошли события, во многом определившие последующую историю как Земли в целом, так и жизни на ней. Особенно важное значение имеет расшифровка позднепалеозойской истории Земли для решения широкого круга проблем, связанных с предполагаемым перемещением материков. Если материки двигались (а сейчас в этом мало кто сомневается), то надо восстановить их траектории, а для этого надо начинать со времен, когда они еще не успели разойтись и когда Гондвана была единым континентом. Это и было в позднем палеозое. В былом единстве Гондваны сейчас почти не приходится сомневаться, но, как именно составить ее из расползшихся по земной поверхности материков, не известно. Гипотетических реконструкций Гондваны накопилось уже немало, и выбрать из них одну истинную так и не удается. Необходимое условие выбора — детальное знание позднепалеозойской истории, которую нельзя расшифровать, пока не удастся предложить надежное сопоставление стратиграфических шкал Гондваны и северных территорий.
