Сергей Мейен - Следы трав индейских
Даже не эти вскрывшиеся различия растений, прежде казавшихся родственными, привели меня к выводу о разительном различии ангарских и гондванских флор. Гораздо важнее было посещение каменноугольного бассейна Ранигандж, классического места сборов гондванских растений.
От Калькутты в Ранигандж идет экспресс. Вечером мы сошли на станции Баракар. Это название ничего не говорит большинству читателей. Но для меня было удивительно видеть его на станционном здании. Ведь так называется одно из стратиграфических подразделений индийского верхнего палеозоя, в котором еще в прошлом веке были собраны многочисленные ископаемые растения. В их числе была и Barakaria, два вида которой были обнаружены Нейбург в Кузбассе и Печорском бассейне, а затем мной в Тунгусском бассейне. Так что слово «Баракар» на перроне вызвало у меня не менее богатые ассоциации, чем у любителя пива дорожный указатель на Пльзень. Сопровождающие меня геологи разыскали на пристанционной площади предоставленный нам «джип». Он и доставил нас в маленькую гостиницу у подножия Панчетских холмов.
Работая на разрезах угленосного верхнего палеозоя Ангариды, невозможно не встретиться с отпечатками листьев кордаитов. Чуть ли не в каждом слое найдешь хоть один обрывок, а порой листья кордаитов столь многочисленны, что порода становится тонкослоистой. (Такие скопления ископаемых остатков В. А. Красилов удачно назвал «листовыми кровлями».) В раниганджских карьерах я увидел совсем иную картину: растительных остатков тоже немало, есть и «листовые кровли», но все это — глоссоптериевые листья. Разница настолько бросилась в глаза в первом же карьере, что вся многолетняя дискуссия о соотношении ангарской и гондванской флор сразу же потеряла смысл и интерес. Обсуждать стало почти нечего. О каком родстве флор можно говорить, когда общие элементы, даже если они и есть, тонут на совершенно различном фоне. Невольно вспоминались индийский гость в «Садко» и Афанасий Никитин, добравшийся до Индии. То, что купцы ездили из страны в страну, конечно, свидетельствует о связях, но появление на базаре чужеземца, когда толпа пялит на него глаза, лишь лучше подчеркивает независимость стран и народов.
Несколько дней мы ездили по карьерам, осматривали разрезы, собирали отпечатки. Некоторые карьеры были частными и приходилось спрашивать разрешения администрации на посещение. Разрешения выдавались охотно, и, больше того, обычно нам выделяли рабочего с ломом и киркой, который выворачивал плиты. Хотелось найти хоть одно растение из тех, которые считались общими для Ангариды и Гондваны, но, кроме бесчисленных глоссоптериевых листьев, ничего не попадалось. Непривычный облик гондванской флоры выступал тем ярче, что и все вокруг было чужим. Мы привыкли видеть в открытых карьерах экскаваторы и ревущие самосвалы. Здесь же была бесконечная вереница носильщиц с огромными корзинами на головах, в корзинах — уголь и пустая порода. В старых отвалах копались ребятишки и взрослые из соседних деревень в поисках кусков угля для домашних очагов. По вечерам дым от очагов застилал все вокруг, и мы ехали домой как в тумане да еще в кромешной тьме. Днем, переезжая из одного карьера в другой, мы объезжали деревни. Глинобитные лачуги стояли стена к стене вдоль узких улочек. По ним «джип» проехать не мог.
Поездка в Ранигандж всего на несколько дней дала мне больше, чем сотни статей. Оставалось только удивляться, насколько обманчивой может быть картина, складывающаяся из изучения не только литературы, но даже музейных коллекций. Все получалось как в книгах по истории. Как ни старается историк оживить картины прошлого, он не может не исказить пропорции. Ренессанс предстает перед нами как эпоха, освещенная творчеством Петрарки и Леонардо да Винчи. Только проехав по дорогам Италии тех времен, мы могли бы почувствовать, как далеки были творения гениев от повседневной жизни городов и деревень.
То же и в естественных науках. Редкие находки привлекают внимание, описываются в деталях в специальных статьях и занимают почетное место в музейных витринах. Кто будет забивать энтомологические музейные коллекции бесчисленными тараканами, шныряющими чуть ли не в каждом доме? В прекрасном Индийском музее в Калькутте я видел немало глоссоптериевых листьев, а вместе с ними лежали и многочисленные другие растения. Разве придет сразу в голову, что эти «другие» — чрезвычайная редкость? Читая литературу или сидя в музее, можно было понять, что глоссоптериды преобладали в гондванской флоре, но прочувствовать и осознать, насколько они преобладали, было нельзя.
Возвращаясь в Москву, я предвкушал, как познакомлю коллег с результатами. Мне казалось, что проблема соотношения ангарской и гондванской флор решена раз и навсегда. Через несколько лет нашу страну приехал директор института в Лакхнау К. Р. Суранге. Он долго сидел над коллекциями ангарских растений, увидел «листовые кровли» с кордаитами, смотрел микроскопические препараты и по окончании работы присоединился к моим выводам. Проблема в самом деле казалась закрытой. Но недаром говорят, что получение ответа на важный вопрос может всего лишь означать неправильную постановку вопроса, Обычно оказывается, что не учтено что-то весьма существенное. Вскоре я это ясно понял.
Среди коллег, слушавших мои доклады о соотношении индийских и ангарских флор, были не только специалисты по отпечаткам растений («макрофоссилиям»), но и палинологи. Они-то и не разделили мой оптимизм. Надеюсь, читатель помнит, что палинология — наука, изучающая споры и пыльцу растений. Оболочки спор и пыльцы (их часто называют собирательным термином «миоспоры») встречаются в огромных количествах в палеозойских, мезозойских и кайнозойских, особенно угленосных, отложениях. Обычно палинологи не уверены в том, какими растениями продуцировались миоспоры, которые поэтому описываются под самостоятельными родовыми и видовыми названиями. Мне бы следовало сразу поинтересоваться, насколько миоспоры подтверждают мои выводы, сделанные по макрофоссилиям, и уж затем звонить на всех перекрестках. Палинологи сразу указали мне, что звонить преждевременно. Ведь если взять списки миоспор из верхнего палеозоя Ангариды и Гондваны, в том числе и Индии, то в них можно найти очень много общего, особенно в родовом составе миоспор (фиг. IX).
Мало того, те общие морфологические типы миоспор, которые известны на обоих материках, появляются тут и там в одинаковой последовательности. Это особенно ярко видно на тех миоспорах, которые относят к пыльце голосеменных. Сначала появляются пыльцевые зерна с одним воздушным мешком, окружающим тело пыльцы широким ободом. Затем появляется пыльца с двумя воздушными мешками, к которой еще выше добавляется сходная двухмешковая пыльца, имеющая ребристое тело. Почти одновременно появляется и ребристая пыльца без мешков, относимая к роду Vittatina. Правда, последней пыльцы мало в Индии, но много на других гондванских материках. Самое неприятное было в том, что такая последовательность отмечена не только на ангарском и гондванском материале, но и в Еврамерийской (тропической) области. Вполне естественно, что палинологи использовали сходство в последовательности типов пыльцы для сопоставления соответствующих толщ по их возрасту.
Попытка заинтересовать палинологов возникшим противоречием не удалась. У всех есть собственные заботы. У меня их тоже хватало, и поначалу казалось, что придется заняться розыском корней противоречия в отдаленном будущем. Случилось же так, что я снова отправился в Индию по приглашению К. Р. Суранге. Заниматься макрофоссилиями уже не имело большого смысла, тем более что специалисты по ним моих выводов не оспаривали. Было решено взяться за сравнение миоспор. В Лакхнау нет разделения специалистов на палинологов и тех, кто занимается только макрофоссилиями. Я таким преимуществом не обладал и, поскольку времени на подготовку почти не было, отправился в Лакхнау с весьма легковесным палинологическим багажом, в чем и признался Суранге, когда изложил ему свои планы. Тем не менее Суранге планы одобрил. Его сотрудники — Суреш Шривастава, К. М. Леле и X. К. Магешвари — несколько дней с утра до вечера внедряли в меня азы практической палинологии. Пройдя ускоренный курс обучения, я засел за микроскоп.
Главное, с чем предстояло разобраться, — это с соотношением форм мешковой пыльцы разных палеофлористических областей, и прежде всего Ангариды и Гондваны. Запомнить диагностические признаки нескольких десятков родов, выделенных для такой пыльцы, не так уж сложно. Несравненно сложнее научиться различать сами диагностические признаки. Обычно пыльца, извлеченная из породы, сплющена в тонкую лепешку, да часто еще и со сдвигом. Понять, как и с какой стороны прикрепляется мешок, какие пупырышки расположены на оболочке снаружи, а какие изнутри, как изменяется тонкая структура мешка вокруг зерна, далеко не просто. Иногда на реконструкцию общего прижизненного облика единственного зерна уходят многие часы. Приходится работать с самыми большими увеличениями и, постепенно меняя фокус, делать «оптические срезы» зерна в разных плоскостях, а потом мысленно совмещать картины, получавшиеся для разных плоскостей. Мои учителя, особенно Леле и Магешвари, были прекрасными мастерами таких реконструкций и, что было еще важнее для меня, терпеливыми педагогами,
