Сара Бауэр - Грехи дома Борджа
Я попыталась встать, и мне показалось, что я снова в море, где дует шквалистый ветер и палуба под ногами ходит ходуном. Во рту собралась тошнотворная сладость. Сообразив, что меня сейчас вырвет, я неловко вылезла из-за стола, оттолкнув серьезного маленького пажа, и выскочила из зала под гул в ушах, сквозь который пробился звонкий голос Анджелы:
– Доната! С тобой все в порядке?
Воздух, мне нужен был воздух. Я должна была найти выход, но мы находились на втором этаже, и я не представляла, где лестница. Окно. Что-нибудь. Я немного пробежала вперед, повернулась, бросилась в противоположную сторону, споткнулась о край ковра, зацепившись рукавом за настенный светильник. Рот наполнился желчью. Поздно. Напрягая горло так, что, казалось, оно вот-вот треснет, я упала на колени, и меня вывернуло прямо на чудесную шелковую ковровую дорожку. Подняться не было сил. Я отползла в сторону от зловонной массы и растянулась на полу, прижавшись лбом к холодному мрамору. Мне хотелось только одного – уснуть, но я понятия не имела, как отыскать ту маленькую комнату с кроватью, расположенную в глубине огромного дворца. А кроме того, как только я закрывала глаза, голова начинала кружиться, и я боялась, что меня опять вырвет.
Сколько я так пролежала – не знаю, но вскоре послышались шаги. Я подумала, что это Анджела или какая-нибудь рабыня донны Лукреции, посланная меня отыскать. Я, конечно, буду опозорена. Вероятно, меня отошлют домой. От этой мысли мне стало немного легче, но тут я услышала мужские голоса, а затем прозвучал взрыв хохота. Мужчин было двое – один шел в мягких туфлях, второй звенел шпорами на сапогах. Я крепко зажмурилась, мой затуманенный вином мозг убедил меня, что если я не стану на них смотреть, то они меня не увидят.
Тишина. Свет от факела ударил сквозь веки. Я почувствовала на щеке чье-то дыхание, отдающее вином, легкий аромат жасминового масла. Мысок сапога мягко ткнул меня в ребра и перевернул. И снова страх, что начнется рвота, когда в лицо ударило зловонное дыхание и теплый язык лизнул мой нос.
– Напилась, – прозвучал голос хозяина сапог, едва сдерживая смех. – Оставь ее в покое, Тиресий. Если она такая же вкусная, как трюфель, то она моя, проклятый пес.
– На ней вроде нет клейма, – сказал второй мне на ухо совсем тихо, почти шепотом. Его акцент не походил на римский. – Однако несет от нее, как из винной бочки.
– Наверное, одна из девушек Лукреции, – предположил хозяин сапог. – Паж, ступай в зал Зодиака и сообщи донне Лукреции, что от ее стада отбилась одна овечка.
– Слушаюсь, хозяин, – раздался мальчишеский дискант.
Спешно удаляющиеся шаги – и темнота. Мальчик, видимо, унес факел, но зажег один из настенных светильников. Я открыла глаза. Рядом со мной стоял на коленях молодой человек в одежде кардинала, ласково обняв одной рукой лохматого пса с белесыми от катаракты глазами. Кардинал показался мне сплошным красно-черным пятном: темная борода, красная одежда и полные блестящие губы.
– Она очнулась, – сказал он, улыбнувшись. Пес вильнул хвостом, вывалив язык из пасти с коричневыми пеньками зубов.
Тень переместилась – это хозяин сапог присел на корточки позади пса, чтобы получше рассмотреть меня. Человек был в маске и одет в черное; даже его руки, небрежно опиравшиеся о колени, были в черных бархатных перчатках, а волосы скрывал черный головной убор. Ярко горящий светильник образовал над его головой нимб, мешая рассмотреть детали одежды и маски.
– Надеюсь, не все женщины моей сестры в таком же состоянии, – усмехнулся он. – Мы с кардиналом Ипполито шли посмотреть танцы. Представляю, какое будет зрелище, если все попадают пьяными.
Герцог Валентино. Я вспомнила про отрубленную кисть с языком. Снова закрыла глаза и стиснула зубы, надеясь, что такой опытный убийца сумеет предать меня смерти без боли, как делают кошерные мясники.
Ничего не произошло. Я открыла глаза, желая поскорее умереть. До моего одурманенного сознания дошло, что меня нашел пьяной на полу не только герцог, но и кардинал Ипполито д’Эсте, мой крестный отец.
– Постарайся сесть, – велел кардинал. – Поначалу закружится голова, но лучше находиться в сидячем положении, тогда все вино, текущее в твоих жилах, отхлынет от головы.
– Я виновата, простите меня, я…
– Пустяки. Чезаре, возьми ее за другую руку и давай поднимем ее. Ей нужен воздух.
Кардинал сжал мой локоть холеной наманикюренной рукой, а герцог – худыми пальцами, жесткими даже в перчатке. Пока он на мгновение отвлекся, извлекая шпору из подола гамурры, я украдкой бросила взгляд на его лицо. Красивейший мужчина во всей Италии, как говаривали девушки в монастыре Святой Клары. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из них видел его так близко, как я, пусть даже из-за маски мне удалось разглядеть лишь его аккуратно подстриженную каштановую бородку и бледные губы вполне мужественного вида. Меня удивило, что он носит маску из черного бархата, с крылышками на висках, отделанную золотой косичкой и жемчугом. Неужели его красота настолько опасна, что кардинал боится смотреть на собственное лицо?
Кровь отлила у меня от головы, когда я поднялась с пола, и хлынула в ноги, утяжелив их настолько, что я спотыкалась, раскачивалась и валилась на кардинала, не переставая извиняться.
– Пожалуйста, – озорно отозвался он, – с моим великим удовольствием.
Кардинал обхватил меня за талию, когда герцог отпустил локоть, а я вспомнила об отце и его добрых намерениях, и у меня защипало глаза от слез.
– Доната! – Анджела. О, хвала Господу.
– Доната? – переспросил кардинал.
– Да, Ваше Преосвященство. – Неужели так нужно обращаться к кардиналу? Я надеялась, что Анджела не ошиблась.
– Простите меня. Кардинал, кузен Чезаре. – Остановившись на бегу, Анджела присела в глубоком поклоне.
Кардинал протянул ей свободную руку, и девушка поцеловала его кольцо, а герцог приподнял ее и коснулся губами щеки. Анджела продолжала с очаровательным жеманством невинности неотрывно смотреть на кардинала сквозь прикрытые веки.
– Донна Анджела, – с упреком произнес кардинал, – я попрошу вас на будущее лучше заботиться о моей крестной дочери.
– Вероятно, ваша светлость не откажет мне в наставлении по данному вопросу.
С ужасом сознавая, что на мне мятое испачканное платье, ко лбу прилипли мокрые пряди волос, а изо рта плохо пахнет, я окончательно пала духом.
– Выпьем вместе чашку чая после того, как вы позаботитесь о синьорине Донате, – сказал кардинал, – и мы составим план занятий.
– Идем, Ипполито, – проговорил герцог, – на сегодня мы закончили наши добрые дела. – Хотя он не произнес больше ни слова, я живо представила, какие дела ему предстоят теперь, и по спине у меня пробежал холодок любопытства.
Заметив, что я вздрогнула, Анджела обняла меня за плечи.
– В постель, молодая дама. На сегодня хватит с вас веселья.
– Донна Лукреция теперь меня прогонит? – заскулила я, опасаясь услышать положительный ответ и в то же время желая его всем сердцем.
Анджела расхохоталась.
– Боже мой, нет, конечно. В худшем случае тебя выбранит донна Адриана, а в лучшем – Лукреция просто посмеется. Однажды Элизабетта Сенесе перепутала диванную подушку со святым отцом и уселась ему на колени. Он пришел в восторг и подарил ей целую гору шелковых напольных подушек, которыми когда-то пользовался в своих покоях принц Джем [12] .
– Кто такой принц Джем?
– Он умер много лет назад. Это был брат султана, но султан заплатил, чтобы он оставался здесь и не смог бы его убить. Видимо, таким образом турки обеспечивают преемственность власти. Убивают своих братьев. Мы все любили Джема, особенно Чезаре, но Джем предпочитал Хуана. – Она замолчала, и я почувствовала на себе ее оценивающий взгляд, хотя к этому времени мы ушли далеко от новых, хорошо освещенных помещений дворца, вновь оказавшись в лабиринте узких коридоров, где располагались комнаты придворных дам донны Лукреции. – Я имею в виду, он по-настоящему любил его. Хуан был хорошенький, как девочка. Ну вот и пришли.
Анджела завела меня в комнату, ощупью нашла кровать и толкнула меня на нее, а сама пошарила в маленькой нише в стене, где около деревянного распятия хранила коробок с кремнем. Осмелев от того, что не могу видеть ее лица, я спросила:
– А что случилось с доном Хуаном?
Я была совсем маленькой девочкой, когда он погиб, весь Рим гудел от пересудов после того, как один рыбак выловил из Тибра его искалеченный труп, и при этом у всех на устах звучало имя Валентино. Братья враждовали, добиваясь благосклонности своей невестки, принцессы Санчи Арагонской, как утверждала молва, к тому же Хуан, никудышный воин, был назначен гонфалоньером церкви, тогда как младшему брату, Чезаре, в то время кардиналу Валенсии, предстояло взойти вслед за отцом по ступеням собора Святого Петра и занять трон. Никого так и не обвинили в убийстве любимого сына Папы Римского, поэтому слухи множились с невероятной быстротой.
