Джоржетт Хейер - Проверка верности
К ней подплыла леди Уинвуд и обняла.
– Моя милая! – проворковала она, явно обуреваемая чувствами. – Милорд, услышьте ответ моего дорогого ребенка из ее собственных уст. Горация, милая моя, лорд Рул оказывает тебе честь и предлагает свою руку и сердце.
– Я же г‑говорила тебе, что он ничуть не ш‑шутил, м‑мама! – заявила неисправимая девчонка.
– Горация! Умоляю тебя! – взмолилась многострадальная мамаша. – Где твой реверанс, любовь моя?
Горация послушно присела в реверансе. Когда же она выпрямилась, граф взял ее руку и изящно склонился над нею, после чего сказал, глядя на нее смеющимися глазами:
– Мадемуазель, я могу оставить эту маленькую ручку себе?
Леди Уинвуд подавила трепетный вздох и смахнула со щеки платочком непрошеную слезу.
– М‑мило! – одобрительно заметила Горация. – М‑можете, сэр. С вашей стороны очень любезно – доставить мне удовольствие и сделать предложение.
Леди Уинвуд, предчувствуя недоброе, принялась озираться по сторонам в поисках своих солей, но, видя, что его светлость смеется, передумала.
– Дитя мое, – ласково начала она. – Вы сами видите, милорд, какая она неиспорченная.
Она не оставила вновь помолвленную пару наедине, и вскоре граф откланялся, строго следуя тем же правилам приличия. Не успела входная дверь захлопнуться за ним, как леди Уинвуд заключила Горацию в материнские объятия.
– Мое милое дитя! – сказала она. – Тебе очень-очень повезло! Такой замечательный мужчина! Такая изысканная утонченность!
В дверь просунула голову Шарлотта:
– Можно нам войти, мама? Он действительно сделал Хорри предложение?
Леди Уинвуд вновь промокнула глаза платочком:
– В нем есть все, чего я только могла бы желать мужу своей дочери! Такая утонченность! Такая порода!
Элизабет завладела рукой Горации, но Шарлотта оказалась куда более практичной, заметив:
– А вот мне представляется, что он страдает старческим слабоумием. И, как ни отвратительна мне мысль о брачном контракте, я полагаю…
– Он – сама щедрость! – вздохнула леди Уинвуд.
– В таком случае позволь пожелать тебе радости и счастья, Хорри, – сказала Шарлотта. – Хотя я должна заметить, что полагаю тебя слишком юной и ветреной для замужества. И я буду молиться о том, чтобы у Терезы Молфри достало чувства такта не трезвонить на каждом углу об этом щекотливом деле.
Поначалу и впрямь складывалось впечатление, что миссис Молфри ни за что не сумеет удержать язык за зубами. Едва только стало известно об обручении, как она тотчас же примчалась на Саут-стрит, в чем ее кузины ничуть не сомневались, горя нетерпением услышать все подробности истории из первых уст. Впрочем, она отнюдь не удовлетворилась тщательно отредактированной Элизабет версией о досадной «ошибке» и потребовала, чтобы ей рассказали всю правду. Положение спасла леди Уинвуд, в кои-то веки принявшая на себя удар и заявившая, что вопрос был улажен к ободному удовольствию ею и его светлостью, который влюбился в Горацию с первого взгляда.
Этим миссис Молфри и пришлось довольствоваться. Выразив свои соболезнования Элизабет за то, что та упустила графа, дабы получить взамен всего лишь лейтенанта, а Шарлотте посочувствовав, что ее обошла на повороте зеленая выпускница пансиона для девочек, отчего она рискует остаться старой девой, миссис Молфри удалилась, оставив после себя резкий запах фиалок. Все вздохнули с облегчением.
Шарлотта мрачно заметила, что из столь скандально устроенного брака Горации не выйдет ничего хорошего.
Но в своем пессимизме она оказалась одинока. Сияющий мистер Херон крепко стиснул Горации руки и поблагодарил от всего сердца, пожелав ей счастья. Мистер Херон уже имел честь свести знакомство с лордом Рулом на званом вечере для избранных, устроенном на Саут-стрит, и его светлость снизошел до того, что отвел молодого человека в сторонку, дабы побеседовать с ним о его будущем. Мистер Херон без колебаний заявил, что граф – добрейшей души человек, и воздержался от дальнейших комментариев по поводу его репутации или весьма зрелого возраста. Элизабет, которой тоже пришлось собраться с духом и предстать перед своим бывшим женихом, обнаружила, что не так страшен черт, как его малюют. Милорд поцеловал ей руку и, отпуская ее, произнес, изящно растягивая слова:
– Могу я надеяться, мисс Уинвуд, что отныне перестал быть людоедом?
Элизабет вспыхнула и опустила голову.
– О Хорри! – вздохнула она, и по губам ее скользнула улыбка. – Право же, милорд, вы никогда им не были.
– Но я должен извиниться перед вами, мадемуазель, – торжественно молвил он, – за то, что готов был сделать вас «ужасно несчастной».
– Если уж мы заговорили об извинениях, сэр… Вы, кто был сама доброта! – Она подняла глаза и попыталась поблагодарить его за все, что он собирался сделать для мистера Херона.
Очевидно, он решил, что дело не стоит благодарности, и отмел ее с ленивой насмешкой, так что девушка почему-то не могла продолжать далее. Он провел в ее обществе еще несколько минут, и она могла без спешки понаблюдать за ним. После чего Элизабет совершенно серьезно сообщила мистеру Херону, что, по ее мнению, Хорри может быть с ним вполне счастлива.
– Хорри уже счастлива, – коротко рассмеявшись, заявил мистер Херон.
– О да, но, видишь ли, дорогой, Хорри совсем еще ребенок. И, не стану скрывать, мне за нее тревожно. Лорд Рул далеко не мальчик. – Она озабоченно нахмурилась. – А Хорри вытворяет такие ужасные вещи! Ах, если бы только он был нежен с нею и терпелив!
– Любовь моя, – с мягкой улыбкой отозвался мистер Херон, – не думаю, что тебе есть о чем волноваться. Его светлость – воплощенная нежность, и я не сомневаюсь, что и терпения у него вдоволь.
– Воплощенная нежность, – повторила она. – Безусловно, и все-таки… знаешь, Эдвард, иногда мне кажется, что я боюсь его. У него есть странная манера так сжимать губы – очень редко, правда, – при этом лицо его теряет… как бы точнее выразиться… всякую подвижность, что ему совершенно несвойственно. Ах, если бы только он полюбил Хорри!
Но более никто, за исключением мисс Уинвуд, не предавался подобным размышлениям, и меньше всего – леди Уинвуд, купавшаяся в зависти всех своих знакомых. Ее спешили поздравить, потому что признавали ее триумф заслуженным. Даже мистер Уолпол, остановившийся в это время на Арлингтон-стрит, нанес ей утренний визит в надежде разузнать кое-какие подробности. На лице у мистера Уолпола играла одобрительная улыбка, хотя в глубине души он сожалел о том, что его крестница выходит замуж за тори[17]. Но, несмотря на то что сам мистер Уолпол оставался ярым вигом[18], даже он признавал, что леди Уинвуд поступила правильно, презрев политические взгляды Рула. Сложив пальцы домиком, он скрестил обтянутые атласными чулками ноги и стал благовоспитанно слушать новости, сообщаемые ему леди Уинвуд. Миледи высоко ценила мистера Уолпола, которого знала на протяжении вот уже многих лет, однако особых откровений с ее стороны не последовало. Этот худощавый и чуткий джентльмен обладал не только добрым сердцем, но и весьма чутким носом, способным уловить малейшие признаки любого скандала, а также владел бойким сатирическим пером. Стоило ему разнюхать хоть что-либо об эскападах Хорри, и уже со следующей почтой леди Оссори и леди Айлзбери получили бы всю историю целиком.
К счастью, слухи о том, что Рул изначально предлагал руку и сердце Элизабет, не успели достичь Твикенхема[19], так что, помимо удивления, вызванного тем, что леди Уинвуд поспешила выдать Горацию замуж прежде божественной Элизабет (которая была его любимицей), он не выразил более ничего, способного встревожить и без того обеспокоенную мать. Поэтому леди Уинвуд по секрету сообщила ему, что, хотя об этом еще ничего не было объявлено, следующей покинуть родительское гнездышко должна была как раз Элизабет. Мистер Уолпол выказал было живейший интерес, но потом поджал губы, услышав о мистере Эдварде Хероне. Что ж, молодой человек из хорошей семьи (кому, как не мистеру Уолполу, знать об этом!), но он бы желал своей маленькой Лиззи кого-нибудь более выдающегося. Мистеру Уолполу очень нравилось, когда его юные друзья составляли замечательные партии. И впрямь, чувство удовлетворения, вызванное известием об обручении Горации, заставило его забыть один злополучный день в Твикенхеме, когда Горация проявила неблагодарность, после того как ей была оказана великая честь заглянуть к нему в маленький готический замок. Но тогда он лишь похлопал ее по руке и пригласил в следующий раз выпить сливок, взбитых с вином и сахаром, в его Земляничном коттедже[20]. Горация, которой строго-настрого наказали не быть farouche[21] («…потому что ему уже за шестьдесят, милая, и живет он очень уединенно, но при этом его доброе мнение значит очень много!»), сдержанно поблагодарила. Но при этом она выразила надежду, что ей более не потребуется восхищаться его ужасной маленькой собачонкой Розеттой, крайне избалованной и невоспитанной настолько, что того и гляди укусит гостя за пятки.
