Эмма Марс - Спальня, в которой мы вместе
– Я еще не придумала названия… Например, первый проект будет посвящен историческо-эротическим прогулкам по Парижу.
– Ты имеешь в виду что-то вроде прогулки по местам знаменитых любовников?
В это время огромным успехом пользовался «Метроном», произведение актера Лорана Дойча, который рассказывал о столице, художественно излагая разные интересные и подчас забавные исторические события. Я не хотела идти таким же путем, моей целью скорее было развить идею Луи, согласно которой каждая парижская улица помнит любовников, предававшихся там страсти.
– Луи, со своими энциклопедическими знаниями, расскажет факты, а я набросаю портреты великих любовников.
– Ну а вторая книга?
– Это нечто более практичное.
Я прекрасно видела, что мои предложения сбивали ее с толку.
– Своего рода путеводитель по лучшим местам, где можно заниматься любовью в Париже.
– Общественные места? – сдавленно переспросила она.
– Да. На самом деле не только… но действительно там будет несколько публичных мест.
Я двигалась вперед, не посоветовавшись при этом с мужем. Я даже не знала, чем он собирался заняться, выйдя из Санте. Конечно, мы сейчас ни в чем не нуждались, но я не могла себе представить его ведущим безбедную, сытую жизнь, ничего не делающим и посещающим галереи. Присоединится ли он ко мне или предпочтет найти для себя другое занятие?
Напрасно я пыталась сосредоточиться на этих приятных перспективах, некоторые вопросы не прекращали преследовать меня с того дня, как я открыла тайну комнаты номер три. После того как содержимое кладовки было передано на хранение в подвал, я попросила Исиама заняться ремонтом маленькой комнатки. За некоторую сумму Ягдиш постарался привести ее в надлежащий вид, и ему даже удалось благодаря умелому чередованию настенных панелей и нескольких зеркал создать иллюзию того, что это небольшое пространство без окон как будто бы имеет выход на улицу. Комната казалась в два раза больше, чем была на самом деле.
Во второй половине дня, еще до наступления сумерек, я под проливным дождем отправилась в родильный дом Сен-Фелисите. В огромном многоэтажном здании шестидесятых годов меня встретила монахиня в белом.
– Здравствуйте, мадам, – обратилась она ко мне радостным певучим голосом. – Вы по вопросу поступления?
– Эээ, нет… – запнулась я.
Как сказать ей, что в данных обстоятельствах я больше интересовалась прошлым, чем своим гипотетическим материнским будущим?
Она по-прежнему улыбалась.
– Я хотела бы изучить ваши архивы.
Я достала из сумочки свидетельство о рождении Луи и протянула его монахине.
– Это свидетельство о рождении моего мужа. Он родился здесь в конце шестидесятых годов.
– Я вижу, – ответила она внезапно сухо. – Что вы еще хотите знать об этом?
– У меня есть основания полагать, что свидетельство, выданное в мэрии, было подделано. Я хотела бы убедиться, что предварительное свидетельство, выданное вашим родильным домом, подтверждает, что мой муж является биологическим сыном своей матери.
– У вас есть документ, удостоверяющий личность?
Я показала ей паспорт, а также свидетельство о браке. Сестра ушла, а через некоторое время появилась снова с прямоугольником пожелтевшей бумаги в руках.
– Вот все, что я нашла. Это дубликат.
Документ, который она протянула мне, был озаглавлен как «Сертификат родов» и содержал в себе следующую информацию:
«Я, нижеподписавшаяся мадам Тереза Лелуш, главная акушерка родильного дома Сен-Фелисите, удостоверяю, что названная Гортензия Барле с нашей помощью родила 18 мая 1968 года в 16 часов 20 минут живого младенца мужского пола.
Составлено в Париже, 18 мая 1968 года».
– Сегодня уже больше не делают таких документов, – уточнила служительница церкви. – Только когда ребенок мертворожденный. В противном случае сразу делают временное свидетельство о рождении.
Значит, Луи и вправду был сыном Гортензии. Осталось доказать, кто же на самом деле его отец. Как я и предполагала, Андре, имея на руках этот документ, без каких-либо проблем объявил ребенка своим.
За хорошее поведение Луи добился сокращения срока наказания лишь на десять дней, не более. Вопреки тому, что думали некоторые, успех романа «Сто раз в день» и положительный портрет моего мужа, который я там нарисовала, не имели никакого влияния на правосудие. Луи не делали в тюрьме никаких поблажек, и вышел он оттуда ровно в назначенный день, унылым мартовским вечером в понедельник.
На самом деле его первые минуты в качестве свободного человека совсем не были похожи на праздник. Только я и Зерки ждали его под дождем перед синей решеткой и огромными стенами. Где были друзья, поддерживавшие Луи, когда он туда шел? Альбан, Дэвид Гарчи и прочие, которые держали транспаранты и говорили бунтарские речи?
Выйдя из ворот, он подбежал ко мне, чтобы спрятаться от дождя под большим зонтом-тростью, который я держала дрожащей рукой.
– Куда ты хочешь пойти? – спросила я тихим голосом, прижавшись к нему.
Луи знал, что я покинула Особняк Мадемуазель Марс уже несколько долгих месяцев назад. Какое место он выберет сейчас, чтобы заложить основание нашего семейного очага?
– К Стефан.
Его неожиданный ответ застал меня врасплох. То, что он хотел провести первые мгновения своей свободы с мастером татуировки, было несколько обидно.
– Ты уверен?
Он кивнул.
Ришар быстро привез нас на улицу Руа де Сесиль. Несмотря на то что моя квартирка на улице Маре находилась всего в нескольких кварталах отсюда, я не заходила в салон уже несколько лет. Последний раз я была здесь тогда, когда мы со Стефан придумывали татуировки на лобке, которые появились на наших с Луи телах в день свадьбы. Ничего не изменилось с тех пор, и Стефан по-прежнему носила бейсболку в стиле милитари, повернутую козырьком назад.
Когда Луи закончил излагать свою новую идею, девушка не смогла скрыть разочарования.
– Весь алфавит полностью?
– Да, вокруг моей правой руки.
То есть напротив его пера-кадуцеи на левом предплечье. Ручка, которая исцеляет словами.
Этот новый план полностью разрушал идею проекта «Человек-Алфавит». Изначально идея была такой: на протяжении всей своей жизни Луи станет наносить символы по всему телу таким образом, чтобы каждая татуировка соответствовала важному моменту его существования.
– Но тут будут повторы, – возразила Стефан.
– Я знаю. Это не важно.
– Хорошо, тебе решать. Но могу я тебя спросить: зачем?
Луи повернулся ко мне, немного печально улыбнулся и решительно ответил:
– Потому что никогда не знаешь, сколько у тебя времени в запасе.
Нанося все двадцать шесть букв на свое тело одновременно, он хотел носить мое тело с собой всегда. Наши тела больше никогда не расстанутся, его кожа будет окутана моей. Я поняла это сразу же, и, когда он исчез за ширмой, где собиралась священнодействовать Стефан, я без предупреждения присоединилась к ним.
– Я хочу то же самое, – решительно и громко заявила я.
– Что, прости? – выдохнула Стефан, недоверчиво округлив глаза.
– Я хочу, чтобы ты вытатуировала мне такой же алфавит. На моей правой руке. Точно так же, как у Луи.
Муж схватил меня за руку и сжал ее так сильно, что я чуть не закричала. Он ничего не требовал от меня, но это мое желание, вероятно, тронуло его сильнее, чем все слова о любви, существующие на свете. Когда пришла моя очередь, я почувствовала назойливое жжение иглы, которая прокладывала свой путь на моей коже. Не двадцать шесть раз, а как минимум в десять раз больше. Для каждой буквы Стефан прокладывала след по многу раз. Каждый раз чернила и кровь смешивались на нежной коже моего предплечья. Сначала я подумала, что боль будет нестерпимой, но, пережив первый шок, привыкла к ней. Потребовалось более двух часов, чтобы нанести рисунок на каждого из нас. Когда Стефан закончила, наши руки, которые от природы были такими непохожими, выглядели как два близнеца.
– Так вам подойдет? – спросила она нас, смазывая мою покрасневшую кожу успокаивающим бальзамом.
– Это просто прекрасно, – ответила я.
Луи молчал, но я знала, что муж разделял мое счастье. Отныне он был покрыт мною во всем моем разнообразии, от А до Я. Как и я им.
Наша кожа еще горела, когда мы направлялись в сторону «Шарма», где нас ждал праздничный ужин с шампанским, который я заказала у Исиама и который, вероятно, уже остыл. Но это было не важно. Мы не чувствовали голода. Тут же утащив Луи в недавно отремонтированную комнату номер три, я раздела его медленными и осторожными движениями, как обычно стараются делать при крупных ожогах. Я обращала внимание не только на татуировки… Я чувствовала, какой он особенно хрупкий сейчас… Я не хотела, чтобы на него так сразу обрушился весь этот слишком свежий ветер жизни на воле. Я хотела, чтобы каждый кусочек его снова свободной кожи был покрыт поцелуем. Потому что не только его душа вышла из тюрьмы. Но также лицо, губы, живот и член. Я покрывала поцелуями затылок, плечи, торс, лаская Луи везде, где его тело нуждалось в моем тепле.
