Эми Кауфман - Разбитые звезды
Не то чтобы я не хочу спасения. Хочу. Я хочу снова увидеть отца и еще больше – чтобы Тарвер встретился со своими родными, чтобы они не думали, что потеряли второго сына. Но я уже начала представлять жизнь здесь – только он и я. Голод, холод, борьба за выживание, но – вместе.
И… я не успеваю прикусить язык.
– А со мной что будет?
– С тобой? – Тарвер пожимает одним плечом. – Тебя заберут, расспросят, не испортил ли я твою репутацию, а потом увезут, натянут на тебя странное платье и притворятся, что ничего не случилось.
У меня сухо во рту, язык наливается тяжестью. Почему он не понимает, о чем я спрашиваю? Я не хочу, чтобы нас спасали, пока мы не разберемся, что между нами происходит. Может, мне больше не представится такой возможности.
Я делаю глубокий вдох и приподнимаюсь на локте. Уже темно, но я вижу лицо Тарвера.
– Я имею в виду, что мы больше никогда не увидимся.
Мгновение он просто смотрит на меня. Зеркальная луна освещает его лицо, отражаясь серебром в глазах. Сердце вот-вот вырвется у меня из груди.
– Может, и нет.
В его мягком голосе все же слышится нотка неуверенности.
При мысли, что кто-то прилетит и заберет его у меня, забросит далеко-далеко, на войну, легкие будто наполняются водой. Я не знаю, как достучаться до него, как заставить его почувствовать то, что чувствую я.
Я не знаю, что кроется в его карих глазах, которые стали такими родными. Я не знаю, что он думает, глядя на меня.
И внезапно понимаю, что не смогу жить, если нас спасут, а я так и не дам ему понять, что чувствую к нему.
– Этого я и боюсь, – шепчу я.
Я наклоняюсь, и мои волосы падают ему на лицо. Я его целую.
На мгновение чувствую, что Тарвер тянется ко мне, и хочу прижаться к нему, хочу, чтобы он стиснул меня в крепких объятиях. Я больше всего хочу, чтобы никто не забрал его у меня.
– Что вы надеялись найти, добравшись до здания?
– Хотя бы укрытие получше. Ну а средства связи – предел мечтаний.
– С кем вы хотели связаться?
– Это вопрос с подвохом?
– Все наши вопросы крайне серьезны, майор.
– С кем-нибудь, кто нас услышит. Я же был с Лилиан Лару. Я знал, что ее отец явится за ней в любом случае, едва узнает, где мы.
– Значит, вы думали о том, что вы с дочерью месье Лару.
– Едва ли это ускользнуло от моего внимания.
– Только вы вдвоем. Одни.
– Да, я и сам заметил.
Глава 27. Тарвер
Мне хочется рвануться ей навстречу, гладить по волосам, прижать ее к себе… И на мгновение я тянусь к ней, не в силах устоять. Сколько дней я хотел вот так к ней прикоснуться? По коже будто бы пробегают электрические разряды, идущие из кончиков ее пальцев, и весь мой самоконтроль летит к черту, когда я чувствую жар ее тела рядом с собой. Мне хочется раствориться с ней в этом мгновении.
Я нащупываю край ее рубашки, и Лилиан задерживает дыхание, когда я кладу руку ей на спину. Она придвигается ближе, и в ту же секунду моя забинтованная рука вспыхивает от жгучей боли. Застонав, я отталкиваю Лилиан здоровой рукой.
Мы сидим, тяжело дыша, и смотрим друг на друга: она в замешательстве и не понимает, почему я ее остановил, а я пытаюсь ровно дышать и подавить желание, которое не заглушает даже боль в руке.
Я знаю, что это такое. Узнаю в выражении ее лица отчаянную жажду близости – я видел такое раньше, на войне. Лилиан, можно сказать, осталась здесь совсем одна и по ошибке принимает наше сближение за нечто большее.
Девушка вроде нее при другом положении дел никогда не посмотрит на парня вроде меня.
Если в том здании кроется наш путь к спасению, то мне совсем не хочется, чтобы она меня бросила, а сама вернулась к своей прежней жизни.
Если только я…
Нет.
Я не могу показать ей, как страстно ее желаю. Ведь на самом-то деле она хочет не меня.
С каждой секундой, что я держу ее на расстоянии вытянутой руки, выражение ее лица меняется: взгляд мрачнеет, замешательство сменяется сомнением.
Отчасти – что за предательство! – мне совершенно наплевать на ее смятение – мне страстно хочется поцеловать ее. Быть может, одно мгновение этого стоит, даже если после она растает в воздухе, как лиловая цветочная дорога.
Я могу ошибаться. Вдруг она вправду хочет, вдруг…
Я перевожу дыхание, а она резко отодвигается от меня, встает и уходит во тьму. В каждом ее порывистом движении, в напряженных плечах чувствуется гнев.
У меня в голове роятся мысли, а в горле теснятся слова, которые я должен сказать.
Подожди. Вернись. Скажи, что ты не исчезнешь в то же мгновение, как нас здесь найдут. Скажи, что я не потеряю тебя, если прикоснусь.
– Не уходи далеко, – произношу я вместо этого и мысленно проклинаю свою трусость.
Она не возвращается, но останавливается там, где мне ее видно. Она предпочитает стоять на холодном ветру в пустынной темной равнине, чем вернуться ко мне. Зеркальная луна светит достаточно ярко, и Лилиан ничего себе не сломает в темноте. Хотелось бы мне понять, как вернуть ее.
В конце концов я разворачиваю одеяло и ложусь: я слишком устал и не могу сидеть и ждать Лилиан. Когда она возвращается, то ложится на самый край одеяла, как можно дальше от меня.
Нужно что-то сказать. Наутро все будет только хуже. Вспомнив, как хорошо у меня получается заставлять упрямых солдат идти за мной через непроходимые дебри, я стараюсь говорить мягче.
– Ну, хватит, ложись ближе. Я больной, мне нужно тепло.
Если бы я только мог ее обнять, она поняла бы.
Она так долго молчит, что, кажется, ответа не дождаться. Но вот она заговаривает, и ее хриплый голос звучит враждебно.
– Переживешь.
– Пожалуй, – соглашаюсь я, – но лучше все-таки спать в тепле.
Она лежит ко мне спиной, свернувшись калачиком.
– Тарвер. – Теперь ее голос звучит так, будто она говорит сквозь сжатые зубы, – Я унижена. Утром все будет хорошо, и мы пойдем дальше, и нас спасут, и все это закончится. Просто оставь меня сейчас в покое.
– Лилиан…
Она сжимается еще плотнее и пригибает голову, будто бы хочет заглушить мой голос. Я больше не жду, что она подвинется и прижмется ко мне. Я ложусь на спину и смотрю на незнакомые звезды и яркую бело-голубую луну в небе и жду, когда придет сон.
Без Лилиан невыносимо холодно.
Утром она просыпается раньше меня. Я чувствую себя ходячим трупом – не надо было проводить целый день на ногах, когда я еще толком не оправился после болезни.
Мы молча едим каждый свою порцию пайка. Уверен, что это ее способ заботиться обо мне, пока я болею – дать целый паек, а не разделить пополам. А значит, мы будем вести себя как взрослые люди и после того, что случилось ночью. Нам же совсем не с кем разговаривать, кроме друг друга.
Я знаю, что она снова слышит шепоты: когда бы они ни появились, она дрожит как осиновый лист. На этот раз они не посвящают меня в свои секреты, а Лилиан, если они и рассказывают ей что-то, со мной не делится.
Мне не очень по душе то, что они, кажется, сосредоточились на ней или преследуют ее.
Я закидываю мешок за плечо, и мы молча продолжаем наш путь. Но когда утро уже близится к полудню, мы понемногу начинаем разговаривать – просто перебрасываемся ничего не значащими фразами. Смысл не в содержании разговора: мы оба даем друг другу понять, что найдем способ работать сообща.
Семнадцать дней назад я скорее вырвал бы себе зубы клещами, чем по своей воле стал бы вызывать ее на разговор. Теперь я могу выдохнуть с облегчением: мы не перестанем совсем разговаривать.
На исходе дня мы доходим до леса. Кругом гладкоствольные деревья, как в том лесу, где мы потерпели крушение. Эта необычная растительность, не похожая на видоизмененную, уже кажется мне нормальной.
Я спотыкаюсь о корень, и Лилиан протягивает мне руку. Я так устал, что еле поднимаю ноги: трехдневная горячка и почти три недели на пайке лишили меня сил.
По крайней мере, в начале пути я был полон сил. Понятия не имею, как Лилиан до сих пор идет, но теперь она каким-то образом кажется выносливее, чем раньше.
Мы выходим из леса и одновременно замираем как вкопанные.
На поляне стоит одноэтажное здание. Во мне вспыхивает надежда.
Оно не разрушено. И оно настоящее. Это наблюдательная станция, как десятки других, которые я видел раньше на недавно видоизмененных планетах.
Мы приросли к месту, а у нас под ногами распускаются лиловые цветы: ковер этот стремительно движется к зданию. Дорога, которая вела нас сюда от корабля, заканчивается здесь.
В следующую секунду на меня накатывает разочарование. Я оглядываюсь и осознаю, что на поляне растут одни только молодые деревца, а стены здания увивают толстые ползучие растения.
Здесь много лет не ступала нога человека.
– Вы не хотите отвечать на вопросы, майор?
– Ну что вы. Я рад вам помочь. Я вижу, как вы цепляетесь к каждому слову.
