Эми Кауфман - Разбитые звезды
Я правильно понял. На «Икаре» не выжил никто. Нас двое на этой планете.
– Нельзя тебе туда возвращаться, Лилиан. У нас уже много всего.
– Прекрати, – устало шепчет она. – Если бы не ты, меня бы на второй день съел кот. Пора сравнять счет. Я ненадолго.
– Ты уже его сравняла. – Я сжимаю ее ладонь. – Ты спасла нас обоих, когда отсоединила капсулу. И давай уже перестанем считаться, кто кого спас.
– Тарвер, ты все усложняешь. – Она крепко зажмуривается. – Там темно, холодно, тихо и тесно. А здесь, с тобой, хорошо. Но там есть вещи, которые нам нужны. Если бы я лежала тут больная…
У нее под ресницами блестят слезы, но она не моргает, и они скатываются по щекам.
Что с ней случилось на корабле?
Я медленно выдыхаю и стараюсь говорить спокойно, хотя больше всего сейчас хочу прижать ее к себе так крепко, чтобы она забыла обо всем и не пошла туда одна.
– Я считаю, не надо туда ходить. Ты просто соотнеси риск и то, что найдешь на корабле. Да, неплохо было бы взять кое-что оттуда. Но лучше, если мы оба будем здоровы. Если мы оба сляжем – хуже не придумаешь. Здоровье для нас важнее одежды и еды.
Медленно, с неохотой, она опускается, чтобы лечь рядом со мной, но вдруг останавливается.
Она вытаскивает из-под ремня пистолет и протягивает его мне.
– Думаю, нужно тебе его вернуть. Но ты должен научить меня стрелять. А то я вообще не знаю, что с ним делать.
Я вдруг понимаю, что был так болен, что даже не заметил пропажи.
– Хочешь научиться стрелять? – спрашиваю я, кладя пистолет рядом с собой и снова ее обнимая. – Возможно, когда я поправлюсь и смогу убежать на безопасное расстояние.
– Да ладно. – Она пихает меня в бок. – Я ведь бегаю быстрее тебя. Ну что, научишь?
– После того как ты сказала, что бегаешь быстрее, а значит, догонишь и пристрелишь, если я тебя разозлю? – Я обнимаю ее крепче и поворачиваю голову. Лилиан упирается макушкой мне в подбородок.
– Я упрямая, – говорит она, закрывая глаза. – Даже не надейся, что утром я забуду и ты меня отговоришь.
– О, само собой, нет, мисс Лару. Ты же тогда меня пристрелишь.
Ее дыхание замедляется, а я лежу без сна. Снова вспомнив Алека, я слышу наш разговор.
Надеюсь, она умрет первой.
Думала ли она об этом? О том, что будет с ней. У меня сдавливает горло: я вдруг понимаю, что она не защищаться хочет, на случай если со мной что-то произойдет.
Надо научить ее. Если я хотя бы объясню ей настройки, она поймет, как работает пистолет… Все, хватит об этом думать.
Я поворачиваю голову и смотрю на спящую Лилиан.
У нее разорвана штанина от колена, и видно испачканную в грязи кожу. Рубашка не заправлена и тоже вся во въевшейся грязи.
Волосы выбиваются из-под обрывка тесемки, и легкие завитки обрамляют ее лицо ореолом: мне сразу вспоминается, как они плавали вокруг нее, когда мы были в состоянии невесомости.
На лице грязные разводы и веснушки, а на щеке синяк. Даже во сне ее губы плотно сжаты.
Под глазами у нее темные круги, и она потная, уставшая и совершенно изможденная.
И она никогда еще не была такой красивой.
– Вы не остались на месте крушения.
– Вы уже это знаете. Нам оставалось только уйти.
– Почему?
– Спасательного корабля не было видно и в помине. Вокруг было много трупов – мы могли заразиться. Нам нужно было найти что-то другое.
Глава 26. Лилиан
На второй день, к полудню, мне приходится угрожать Тарверу, что я усядусь ему на грудь, если он попробует встать с постели. Он испытующе на меня смотрит, потом задумчиво молчит, и я понимаю, что он чувствует себя лучше. Вот и хорошо.
После того как он в бреду звал свою бывшую девушку, меня трудно чем-то смутить. Но в качестве уступки я разрешаю ему сесть и побриться – приятно видеть его чуть больше похожим на самого себя.
Утром третьего дня мы решаем, что лучше всего подняться повыше и осмотреться. В первый раз после крушения мы загадываем наперед. Знай кто-нибудь, что мы здесь, то спасатели прибыли бы на место крушения и спасли нас. Должно быть, «Икар» не передал сигнал бедствия. Теперь даже всемогущему месье Лару не под силу нас найти. Хотя я не сомневаюсь, что он прочешет всю Галактику хотя бы ради того, чтобы отыскать мою могилу.
Нам нужно найти место неподалеку от «Икара», на случай если в будущем кто-то прилетит сюда, чтобы осмотреть место крушения. Рядом с кораблем оставаться опасно: там много трупов, воздух пропитан сгоревшими химикатами, а земля сплошь устлана осколками.
Мы залезаем на корабль и ищем самое высокое место. Поднимается ветер, и корабль вздыхает и недовольно стонет. Тарвер говорит, что «Икар» уже прочно осел, поэтому можно лезть наверх без опаски. Корпус корабля так раскололся, что идти по нему легко: есть за что ухватиться и где передохнуть. И все же, когда мы почти добираемся до вершины, Тарвер бледный и обливается по́том.
Когда я встаю на шаткую поверхность и хватаюсь за искореженную антенну, чтобы удержать равновесие, я вдруг понимаю.
Мы ищем для себя жилище.
И эта мысль не причиняет боли.
Нет такого места, где я хотела бы сейчас оказаться; стоять на солнце, ждать, когда Тарвер меня догонит, и отдыхать после подъема – вот где я хочу быть. Но я никогда не признаюсь в этом Тарверу. Что меня ждет после спасения? Друзья вряд ли меня теперь узнают, а при мысли о том, чтобы целыми днями сплетничать и танцевать на вечеринках, меня обдает холодом. Великолепный ужин из шести блюд не так хорош, как разделенный по-братски паек после долгого похода и глоток свежей воды из горного ручья. Да, от горячей ванны я не отказалась бы, но ночью мне вполне тепло рядом с Тарвером.
Боль причиняет только мысль об отце, безутешном от горя.
Я снимаю мешок и, найдя флягу, протягиваю ее Тарверу, когда он меня догоняет. От моих глаз не укрывается, что он тяжело дышит и у него трясутся руки. Он пытается это скрыть.
На востоке зловещей громадой возвышаются горы с заснеженными пиками. И как вообще Тарвер уговорил меня туда идти? Видимо, я была такой наивной, что не понимала, насколько это будет трудно.
Наш лагерь внизу кажется игрушечным. Отсюда не разглядеть ни лежащих на земле грязных бинтов, ни оберток от пайка. Река и узкая полоска леса убегают прочь от гор и теряются вдали. Закрыв рукой глаза от солнца, я, кажется, вижу на горизонте море. С другой стороны волнами вздымаются холмы и, подбираясь ближе к бескрайнему лесу, становятся все меньше и ниже, а потом и вовсе сглаживаются.
Я никогда не видела таких просторов, и на мгновение у меня кружится голова и перехватывает дыхание.
Вдруг я чувствую руку у себя на пояснице и крепче хватаюсь за антенну. Повернувшись, вижу Тарвера: он бледен, но улыбается.
– Ветер тут холоднее. Замерзла?
– И что ты сделаешь, если скажу, что замерзла? – Я отвечаю ему улыбкой. – Поделишься своей горячкой?
– От меня не убудет, и о тебе позабочусь. – Он подходит ближе, и у меня судорожно сжимается сердце. Но он только хватается за антенну, чтобы удержаться на ногах.
Выглядит он не очень. Несмотря на то что он улыбается и так беззаботно себя ведет, он слишком крепко хватается за антенну и опирается на нее.
Я достаю из мешка его дневник.
– Умеешь рисовать карту?
– Конечно, – отвечает Тарвер. Он наблюдает за мной и через пару секунд подходит. Когда он садится и у него будто разглаживается лицо, я стараюсь не показывать своего облегчения. Лучше бы я поднялась сюда одна. Но с тех пор как Тарвер очнулся, он не желает, чтобы я уходила от него далеко. Возможно, он боится, что я вернусь на корабль, полный мертвецов, несмотря на обещание не ходить туда.
А может, ему просто нравится моя компания. Я поспешно отбрасываю эту мысль, пока снова не покраснела.
Он берет дневник, перелистывает страницы. Я с запозданием вспоминаю, что положила цветок со сросшимися лепестками между двумя страницами, чтобы сохранить его в целости и сохранности. Я так и не рассказала о нем Тарверу. Но он пролистывает эти страницы, не заметив цветка, и задерживается на тех, где я рисовала карты, когда он был болен.
– Ты их нарисовала? – По голосу непонятно, что он думает, когда рассматривает нарисованные мной карты разрушенных палуб.
– На второй день я стала путать, где была, а где нет. В темноте все сливается.
Я смотрю вдаль.
Теперь он открыл ту страницу, после которой начинаются мои карты: на ней отрывки незаконченного стихотворения. Разбросанные тут и там слова и предложения описывают лиловый цветок, который мы нашли вместе, – прекрасное создание в бесконечной пустыне одиночества.
Когда он болел, я представляла, что он писал обо мне. Но теперь это кажется полной чушью. Но он смотрит на страницу. Он знает, что я видела. Читать его дневник, копаться в его вещах – будто признать, что он умирал. Я чувствую, что он хочет спросить, читала ли я дневник. Влезла ли в его личное пространство, когда он не мог мне помешать.
