Сара Бауэр - Грехи дома Борджа
– А раны воспалены? Ты не видишь, Лукреция? – Донна Изабелла повернула голову, и нитка жемчуга на шее исчезла в пухлой складке. – Во всяком случае, повязки вроде бы чистые. Я так и думала. Сестра Лючия завела безукоризненный порядок. Каждую ночь самолично подметает церковь, если только не впадает в транс. Правда, сестра? – Она повысила голос, чтобы ее услышали за перегородкой, но получилось так, будто она говорит с недоумком.
Волосы у меня встали дыбом, а по спине побежали мурашки. Я не сомневалась, что сестра Лючия каким-то образом заглянула мне в душу и оставила там образ Мариам, подметавшей наш дом накануне шабата. Я тогда подрезала фитили меноры, поглядывая одним глазом за окно, где должна была появиться вечерняя звезда в ознаменование начала нашего святого дня.
Донна Изабелла, чьи пухлые пальцы вновь потянулись к коробочке с мятными листьями, передумала и направила руку к овсяному печенью, когда сестра Осанна, пригвоздив донну Лукрецию неподвижным взглядом, произнесла громко и бесстрастно:
– Следи за основанием, дочь. Там может вспыхнуть пожар. Не давай огню дышать.
Я испугалась, как отреагирует мадонна в своем теперешнем состоянии, но она лишь нахмурилась, словно ей загадали загадку, на которую она не знала ответа.
– Вероятно, эти слова предназначены мне, – с надеждой промолвила донна Изабелла, плюясь крошками, привлекшими внимание песика, сидевшего у меня на коленях.
Но сестра Осанна вряд ли замечала ее присутствие. Глаза монахини совсем провалились в глазницы и походили на два омута блестящей воды.
На щеках донны Лукреции вспыхнули два лихорадочных пятна, а глаза гневно сверкнули.
– Думаю, нет, – возразила она, – сестра Осанна уже предсказывала мне будущее в Риме. – Она тщательно подбирала слова, но стоило ей потерять самообладание, она бы высказала то, что хотела скрыть.
Донна Изабелла вопросительно выгнула брови, и тогда я решилась вставить слово, не думая о последствиях:
– Она заверила мою госпожу, что ее брак с доном Альфонсо будет счастливым и плодотворным, мадонна. – Ну вот я и высказалась, а там будь что будет, зато любопытная сцена, которую я наблюдала между Чезаре и сестрой Осанной в Риме, осталась в тайне. Я, конечно, понятия не имела, что означали те слова, но догадывалась, что ему не понравится, если об этом станут судачить во всех банях, банкетных залах и салонах модного общества Венето.
Ожидая, что донна Лукреция сделает мне выговор за дерзость, и не дождавшись этого, донна Изабелла еще выше вздернула брови и заявила, презрительно усмехнувшись:
– Вряд ли это можно назвать предсказанием.
– Учитывая неприятие нашего брака вашим семейством, я бы назвала это чуть ли не чудом, – парировала донна Лукреция.
– Все равно я удивлена, что вы позволяете своим дамам столько вольности. Тебе не следовало говорить за свою госпожу, девушка.
– Мы с монной Виолантой придерживаемся одного мнения как по данному вопросу, так и по многим другим. – Донна Лукреция перевела на меня теплый взгляд больших серых глаз, и мне показалось, будто в длинную темную комнату проник дневной свет. Разумеется, она с самого начала все поняла про Чезаре и меня. Да и как могло быть иначе? И если она ни о чем не говорила, то потому, что в словах не было необходимости.
Той ночью донна Лукреция спала одна, хотя поужинала, как обычно, с доном Альфонсо. Дамы много рассуждали, под каким предлогом она отказала мужу и пришлось ли ей солгать или нет. Конечно, сказала Элизабетта Сенесе, он улыбался, отдавая приказ факельщику сопровождать его в город.
Глубокой ночью я проснулась, думая, что меня разбудили колокола городских монастырей, созывавших к утренней молитве. Вскоре моих ушей достиг душераздирающий женский плач. Паризина, решила я, замерев. Я не осмеливалась разбудить Анджелу из страха, что если пошевелюсь, то Паризина услышит и явится ко мне, укачивая на руках рыдающую голову. Не знаю, долго ли я прислушивалась, оцепенев, как труп, под своим одеялом, прежде чем природа заставила меня глубоко вдохнуть. С дыханием ко мне вернулось благоразумие. Плач доносился со стороны туалетной комнаты донны Лукреции, от которой нашу с Анджелой спальню отделяли лишь двойные двери.
Я завернулась в халат, зажгла свечу от тлеющих угольков в камине и отправилась к госпоже. Она сидела за столиком, где обычно хранила косметику и духи, но сейчас все это валялось на полу. Стеклянные флаконы с выпавшими пробками источали ароматы розы, лаванды, бергамота и гвоздичного масла. Мраморные плиты были засыпаны пудрой и кошенилью. Она подпирала голову руками, а между ее локтями стояла маленькая шкатулка, украшенная золотой филигранью и обитая внутри бархатом – видимо, прежде там хранилось какое-то украшение. Мадонна так внимательно всматривалась в шкатулку, что я подумала, не потеряла ли она украшение.
– Мадонна?
Донна Лукреция не удивилась, увидев меня.
– Мне приснился сон, – сказала она, поворачивая ко мне мокрое, зареванное лицо. – Про Уго и Паризину.
Зубы ее стучали, слова едва протискивались сквозь сжатые холодом челюсти. Я сняла халат и накинула ей на плечи.
– Когда я услышала ваш плач, то подумала, что это призрак Паризины. – Я смущенно улыбнулась, но она ничего не заметила.
– Я не могу сделать этого, Виоланта. Думала, что смогу, но нет. – Снова уронив голову на руки, донна Лукреция вцепилась в волосы и зарыдала, роняя слезы в пустую шкатулку. – За мной повсюду следят. Знаешь, почему я сижу здесь? Потому что заметила в потолке спальни неплотно пригнанную панель.
– Полагаю, потолок давно не ремонтировали, мадонна.
– А что там находится над моей спальней? – воскликнула она. – Крыша. Где у моего мужа стоят линзы, чтобы разглядывать звезды. Во всяком случае, я так думаю.
Она вытерла нос тыльной стороной ладони. Я начала поднимать с пола баночки и бутылочки, чтобы как-то согреться. Но когда я попыталась передвинуть шкатулку, мадонна яростно вцепилась в нее и прижала к груди, хотя там не было ничего более ценного, чем ее слезы. Я удивилась, почему она так боится, что ее увидят с этой шкатулкой, и в то же время не хочет с ней расставаться. Вероятно, там когда-то хранился подарок дона Альфонсо?
– Как по-твоему, что имела в виду сестра Осанна сегодня днем? – строго спросила она.
– Не знаю, мадонна. Возможно, что вы должны постараться построить свой брак на твердой основе.
– Боюсь, там скрыт более простой и в то же время более тонкий смысл, – произнесла донна Лукреция, вглядываясь в темноту, куда не проникали отблески наших свечей. Защелкнув крышку шкатулки, она повернулась ко мне с решительным видом. – И если я права, значит, и она права. Я должна всегда чтить основание. Именно оно… оно… Виоланта… – Прижимая шкатулку к груди одной рукой, она потянулась ко мне второй и схватила за рукав ночной рубашки. – Что бы ни случилось со мной в будущем, мы должны помнить, что под всем этим новым убранством, превосходной мебелью, музыкой и всем прочим в темнице сидят те двое возлюбленных.
Я содрогнулась.
– Нет, нет, нет, я имела в виду иное. Не призраков. Любовь. Силу любви. Понимаешь?
Я кивнула, хотя ничего не поняла. Оглядываясь теперь назад, я вряд ли могу похвалить себя за неведение, впрочем, трудно представить, как бы я поступила, если бы знала все. Голова раскалывалась от холода и удивления. Я хотела лишь одного – закончить этот разговор, забраться в кровать к Анджеле и согреть ступни между ее гладкими икрами.
– Позвольте, я помогу вам лечь в постель, мадонна.
– Ладно, только задуй свечи, а то вдруг он приказал за мной следить.
– Я возьму ее? Куда поставить? – Я положила руку на шкатулку, но мадонна лишь крепче вцепилась в нее.
– Все в порядке, я сама. Знаешь, Виоланта…
– Да, мадонна?
– Если со мной что-нибудь случится, ты непременно должна отдать ее Чезаре. Он поймет почему. – Она помолчала, шевеля губами, словно не зная, продолжать ли говорить или нет. – Вся моя жизнь в этой маленькой шкатулке, – наконец добавила она и зевнула, словно последние слова забрали у нее остаток сил.
Я задула свечи, как она настаивала, и повела ее в спальню, натыкаясь на дверные косяки, стулья и углы столов. Комната под покровом темноты будто полностью изменилась.
Внезапно мадонна отпустила мою руку и произнесла:
– Отсюда меня поведет Катеринелла. Она лучше видит в темноте.
Только тогда я почувствовала присутствие рабыни – услышала ее ровное дыхание, увидела белки глаз, отражавшие непонятно какой источник света, пока она бесшумно шла босыми ногами по комнате, уверенно передвигаясь, словно кошка.
Не сумев даже отыскать свечку, оставленную в туалетной, я кое-как вернулась к себе, но не стала забираться в кровать Анджелы – не хотела ее будить и рассказывать о разговоре с донной Лукрецией. Вместо этого я лежала дрожа и думала, не пала ли она жертвой какого-то душевного заболевания, но еще больше меня пугала мысль, что донна Лукреция здорова. Я никому не рассказала о ночном происшествии, а когда утром мы отправились одевать госпожу, и позже, за вином с горячей водой и свежими белыми булочками, обсуждая грядущий день, мы обе вели себя так, словно ничего не случилось.
