Эмма Марс - Спальня, в которой мы вместе
Колеблясь, я нажала кнопку интерфона. Никакой реакции. Затем после нескончаемо долгого ожидания:
– Да?
Этого единственного слова мне было достаточно, чтобы узнать Флоранс, приемную мать Авроры.
С помощью жестов и мимики я дала Соне понять, что она должна говорить вместо меня.
– Здравствуйте, мадам. Это почта. У меня для вас заказное письмо.
– Письмо? – удивился голос с ноткой недоверия.
– Да. Вы же мадам Флоранс Дельбар?
– Да, это я… Кто отправитель?
Чтобы вдохновить свою сообщницу, я изобразила крупную банкноту, которую потерла между большим и указательным пальцами, затем нож, перерезающий горло богатому налогоплательщику. Соня поняла мою пантомиму и тотчас же заявила в булькающую трубку:
– Налоговая, по-видимому.
Щелчок электрического замка стал нам ответом и позволил войти внутрь. Запах, не поддающийся определению, смешивался здесь с запахом воска, готовящейся еды и масла для загара. Запах детства, такой, каким он был для меня в редкие периоды каникул на берегу моря с мамой.
На втором этаже дверь лестничной площадки приоткрылась, чтобы впустить нас. Заметив меня, Флоранс Дельбар сделала инстинктивное попятное движение, став похожей на испуганное животное, как и в момент нашей первой встречи. Но прежде чем она успела закрыть дверь, мы уже просочились в зияющий проем входа.
Как только мы пробили ее последнюю защиту, она тотчас же капитулировала и провела нас в бывший кабинет мужа, преобразованный в небольшую гостиную с несравненным видом на стены крепости и море.
– Что вы еще хотите от меня? – запричитала Флоранс Дельбар, опустившись всем своим весом в широкое низкое кресло, обтянутое шотландской тканью.
Хороший вопрос. Что можно вытянуть из женщины, которая, кажется, вцепилась мертвой хваткой в гипотезу о случайной смерти своей дочери? Как подступиться к ней на этот раз, чтобы ненароком не заставить ее замкнуться в себе, как раковина, при первом же слове?
– Когда мы виделись в прошлый раз, у вас не было времени рассказать мне, что вы знали о детстве Авроры до ее появления в приюте Сен Броладр.
– Я вам уже это говорила… Ничего.
– Вы знали хотя бы то, что ее имя при рождении было Эмили? – отважилась спросить я.
– Да… Да, конечно. Это мы дали девочке новое имя и окрестили ее Авророй.
– По какой причине?
Она слегка выпрямилась у спинки кресла, как бы защищаясь.
– Мы не сделали ничего плохого… Во Франции закон разрешает родителям менять имена детей, которых они усыновляют.
– Конечно, – попыталась я смягчить ее реакцию. – Я знаю это.
– А почему Аврора? – вмешалась Соня.
– Мой муж, Жан-Франсуа, потерял в раннем возрасте младшую сестру, которую звали именно так…
«Только сменила имя и уже обременена грузом смерти», – не смогла я удержаться от мысли.
Так как казалось, что Флоранс Дельбар в состоянии переносить наши вопросы, я решила провести все с максимальной быстротой.
– Вы знали также, что у нее был биологический брат, не так ли?
– Нет, – вновь начала отпираться она. – В то время Департаментское управление санитарно-социальной помощи не давало информации ни об именах братьев и сестер ребенка, которого вы усыновляете, ни о личности их новых родителей.
– Следовательно, когда вы забрали Аврору из Сен Броладра в 1976 или 1977 году, вы знали, что у нее был старший брат, но не знали, ни где, ни под каким именем он живет?
– Да, все так, – подтвердила женщина, часто моргая опухшими глазами.
На последующих вопросах мы играли в игру: «Проиграешь, либо выигрыш удваивается». Либо она нас выставила бы на улицу силой, либо мы затрагивали за живое, самую суть. Я попыталась изобразить самый сочувствующий вид, какой могла, сделала большой вдох и задала вопрос:
– В таком случае, когда вы поняли, что тот пресловутый брат и есть… Дэвид Барле?
Вместо ответа нас внезапно окропили целым потоком слез, против которого Соня и я оказались просто бессильны.
– Вы хотите, чтобы мы ушли?
– Нет, нет… Останьтесь.
Она встала и направилась к маленькому навесному шкафчику, открыла в нем единственную, искусно сделанную дверцу, достала оттуда бутылку смородинового ликера и три маленьких рюмки, которые наполнила, не спрашивая нас.
После нескольких глотков из своей рюмки Флоранс вновь заговорила голосом, измененным легким покашливанием.
– Как-то раз одна очень элегантная дама нанесла нам визит домой. Она не назвала своего имени, но по ее осанке и манере общения я поняла, что она парижанка. Из класса буржуазии, ну, вы понимаете.
Гортензия Барле! Я не имела никаких доказательств этого, но интуиция уже зашевелилась у меня внутри.
– Что она хотела?
– Во‑первых, дама попросила нас побеседовать, меня и моего мужа, наедине. Сначала мы не поняли ее намерений, узнав, что она тоже усыновила ребенка в Сен Броладре.
– Как она смогла получить ваши координаты? – удивилась Соня.
– Не имею понятия… Сначала она держалась весьма любезно, а потом предложила нам сделку.
– Сделку?
– Да… И если я скажу, что это было отвратительно, то буду еще далека от истины.
– Что она вам предложила?
– Она заявила, что получила разрешение на два усыновления и что на данный момент у нее только один ребенок. Мальчик. Биологический брат нашей дочери. Дэвид.
Она залилась слезами в новом приступе рыданий, который утопила во вновь наполненной до краев рюмке темного густого ликера.
– Постепенно, переходя от одного к другому, ничуть не смущаясь, эта женщина предложила обмен: нашу дочь на второго ребенка, которого она может получить благодаря своему двойному разрешению административных органов.
– Она хотела воссоединить Дэвида и Эмили? – воскликнула я, борясь с тем, чтобы не дать своему изумлению проявиться еще больше.
– Именно так она и сказала, да… Что это было бы хорошо для детей. Что узы крови самые сильные и следует их уважать.
В свою очередь, я проглотила немного ликера, чтобы придать себе смелости задать следующий вопрос. Даже я если я уже знала на него ответ.
– Вы, безусловно, отказались?
– Естественно! Ребенок – это не товар, который можно поменять! Мне удалось уговорить мужа не подавать жалобу. Прекрасная дама уехала без Авроры, и мы больше ничего о ней не слышали.
Это была неправда, о чем мы все трое знали. Две женщины вновь увиделись позднее, спустя более десяти лет… В июне 1988 года.
– До дня свадьбы Авроры и Дэвида, – осмелилась сказать я.
– Я сразу же ее узнала. И она тоже узнала меня. Но не Жан-Франсуа. Он ничего не понял… Или, может, не хотел понять. Он был счастлив, что его дочь так удачно выходит замуж. Только представьте себе: наша Аврора собиралась стать супругой сына Барле, одного из самых богатых людей Франции!
– Именно по этой причине вы решили ничего не говорить?
– Да… Это была одна из причин.
– Чтобы не разрушить мечты вашего мужа? – возмутилась Соня.
– Все было гораздо сложнее… Жан-Франсуа уже потерял одну Аврору. Я подумала, что если раскрою ему правду о том, кем они были друг для друга, он не оправится. Это было бы, как если бы я убила его Аврору во второй раз. Я не могла…
Даже если пришлось позволить брату жениться на собственной сестре. Даже если пришлось быть молчаливой сообщницей Гортензии Барле. В тот день, 18 июня 1988 года, кроме Авроры и Дэвида, только две матери и Луи знали правду. Никто из гостей не осознал трагедии, которая разворачивалась у них на глазах… Жизнь Авроры принесли на алтарь безумия братской любви.
Глядя на меня исподлобья, Соня просто умоляла глазами сообщить правду Флоранс Дельбар: ее дочь жива, жива и здорова, еще три дня назад она прогуливалась в нескольких километрах отсюда.
Но у меня недоставало смелости. Мне казалось, что право сообщить Флоранс об этом принадлежало Авроре, и только ей одной.
– Вы думаете, что психологические проблемы вашей дочери идут оттуда?
– От свадьбы, вы хотите сказать?
– В конце концов, от личности ее мужа, – сделала я акцент на главной проблеме семейной драмы.
– Думаю, да. Ее приступы начались почти сразу после их свадьбы.
– Ее наблюдали врачи, разве нет?
Я вспомнила портрет взволнованной молодой женщины, заточенной в стенах своей болезни, который набросала мне Ребекка.
– Да, в самом деле… за ней наблюдали до самого ее исчезновения.
– Вы помните имя доктора, который лечил Аврору?
– Да, профессор Платон, Оливье Платон, работавший в больнице Святой Анны.
– Самая известная из парижских психиатрических клиник.
– Но я на тот момент не имела больше никакого контакта с ней… Я не знаю, что она рассказывала своему лекарю.
Почувствовав, что Флоранс Дельбар дошла до крайней точки терпения, я подала Соне знак допивать ликер и сама сделала то же самое.
Когда наконец мы прощались с ней, Флоранс Дельбар схватила меня за плечи, затем задержала на мгновение в своих объятиях, ровно настолько, чтобы прошелестеть мне в ухо:
