Николь Фосселер - Шелк аравийской ночи
За «Эрл Греем» для обоих джентльменов и горячим шоколадом для юных леди Ральф и Джонатан начали рассказывать про Индию. Глаза Ангелины вскоре блаженно засияли – она смотрела на Ральфа: как он смеялся и жестикулировал, проводил пальцами по краю чашки, внимательно слушая Джонатана, согласно кивал или с ухмылкой что-нибудь добавлял. Казалось, слова пролетали мимо нее. А она тем временем мечтательно погрузилась в картины, столь живо проплывающие в ее воображении: вот она в роскошном вечернем платье, на шее и в ушах сверкают украшения, а рядом Ральф в парадном мундире с орденами – они заходят в ярко освещенный бальный зал, и в толпе проносится восхищенный шепот. Вот она шагает вдоль окруженной колоннами веранды большого дома и властным голосом отдает распоряжения домашней прислуге, которая спешит по глазам прочитать все желания своей мемсаиб. Вот она с гордостью представляет нарядным дамам из общества обставленный со вкусом салон, наслаждаясь восторженными восклицаниями и завистливыми взглядами. Она мечтала о солидном экипаже «Кларэнс» или элегантном фаэтоне, запряженном породистыми лошадьми, о мехах, столовом серебре и шампанском. Она не прекращала томно вздыхать, прекрасно зная, что в таком настроении особенно привлекательна – ей говорили об этом не один раз.
Майя тоже наслаждалась картинами, но, в отличие от сестры, жадно вбирала каждое слово Ральфа и Джонатана. Представляла, как она сидит в плоской лодке, скользящей по лабиринту проливов в дельте Ганга, по Сундарбану, самому большому мангровому – вечнозеленому лиственному – лесу Земли, где талая вода с гор впадала наконец в море после долгого пути по равнинам Бенгалии. Принесенная водой грязь образовывала маленькие островки, их берега покрылись корнями и водорослями. Иногда водная поверхность была ясно-голубой и широкой, как море, а иногда – затхлой и такой узкой, что ветви мангров сплетались в навесы, по которым с тявканьем прыгали макаки. В течение дня водяные курицы с пурпурными или голубыми перьями беспечно скакали над цветками лотоса и становились легкой добычей для лениво поджидающих их крокодилов, похожих на скалы. Душными, знойными ночами во мраке сияли огоньки светлячков. Хижины рыбаков за палисадами робко склонялись перед набегами индийских тигров, чьи лапы оставляли отпечатки в иле, а бамбуковые трости с привязанными к ним зелеными ветками напоминали о жертвах их острых когтей и зубов. И тем ощутимее были давящие, пугающие тени незримого присутствия хищной кошки в этих зарослях, позабытых, похоже, еще на третий день сотворения мира, когда отделились друг от друга земля и вода.
Очарованная, Майя жадно слушала описания Пенджаба, «страны пяти рек», чьи долины были столь плодородны, что ветер гулял по рисовым и хлебным полям от предгорий Гималаев на севере и изрезанных ущельями склонов соленосных гор на востоке до тернистых саванн и песчаного моря пустыни Тар на юге.
Перед внутренним взором Майи предстал Лахор, где когда-то жили моголы. Британцы отвоевали его у сикхов в последней войне и в качестве хозяев Пенджаба расположились во внушительной крепости за монументальными воротами Аламгири, стерегущими величие могольского двора и Шиш-Махала в Лахоре, зеркального дворца – в его зале стены и потолок полностью покрыты цветной зеркальной мозаикой. Искусственные каналы орошали величественные террасы с фонтанами и каскадами, благодаря которым Лахор получил название «город садов». Самыми большими и совершенными были сады Шалимар, построенные по образцу одноименных садов в Кашмире императором Великих Моголов Шах-Джаханом, подарившим миру и чудо Тадж-Махала, мавзолея-мечети. Повелитель империи моголов нашел в Лахоре свое последнее пристанище. Там же, в украшенном минаретом мавзолее, был погребен Джахангир, а его супруга, Нур-Джахан – в не менее роскошном сооружении.
Вместе с Джонатаном Майя бродила по Калькутте, столице Британской Индии, растянувшейся вдоль берегов Хугли. Ее английская часть с неоготическими и викторианскими зданиями днем казалась вытканной из белоснежного кружева с зеленой каймой, а после заката сверкала, как Париж или Лондон. Майя вдыхала запахи специй на базаре в «черном городе», индийской части Калькутты, – сладкие и острые ароматы корицы и имбиря, куркумы и шафрана. Ароматы трактиров, кипящего масла, овощей с пряностями и свежеиспеченных лепешек. Ее ослепило сияние кованого серебра и золота, яркие сари индианок, оттенки разложенных на продажу тканей: маково-красный, лазурно-голубой, желтый, как крокус и лимон, лиловый, оранжевый, яблочно– и оливково-зеленый.
Джонатан рассказывал о красоте индийских девушек и их грациозных танцах, звенящих браслетах на руках и ногах и бубенцах на кромке одежды (но тактично умолчал, каким еще мастерством могли похвастаться индианки, а Майя, в свою очередь, не дала знать, что ей известно об этом из писем Ричарда). Он рассказывал о коровах, более худых и длинноногих, чем их европейские родственницы, – они медленно пробирались по многолюдному «черному городу», с равнодушным выражением темных, угловатых морд, словно знали, что индусы почитают их как священных животных и никто не осмелится даже пальцем прикоснуться к их серо-белым или пестро-коричневым шкурам. Речь зашла и об индийских монахах, которые зажигали благовония и монотонными песнопениями вымаливали благословение богов на гхатах, каменных ступенях, спускающихся к реке Хугли.
Майя сидела на черном лакированном стуле с красной обивкой за круглым столом, под широким стеклянным абажуром, между расписанной под мрамор колонной и наполовину закрытым тюлем сводчатым окном, украшенным еловой гирляндой с красными лентами, но ей казалось, она слышит дыхание муссона, как он с треском барабанит по крышам домов и палаткам, и вдыхает теплый древесный аромат сандала с неожиданной ноткой лимона и пьянящим привкусом жасмина. Сердце Майи сжалось от тоски, обещания счастья, такого блаженного и все же горьковатого на вкус.
Потому что это было лишь обещание.
8
– Почти весь первый год мы провели в Бенгалии, – рассказывал Ральф у камина в салоне. – Но после стычки с сикхами в Пенджабе наш полк под командованием генерал-губернатора Хардинга был переброшен на север, и после войны я остался в Лахоре, под командованием сэра Генри Лоуренса.
Когда все четверо, совсем замерзшие, вернулись с прогулки в Блэкхолл, в большом зале уже вытянулась на полу во всю длину свою могучая ель, которую собирались поставить и украсить игрушками, а еще валялись отдельные еловые веточки, побеги остролиста и плюща, стояли открытые коробки и сундуки, где среди древесных опилок сверкали рождественские украшения, которые каждый год торжественно доставали, чтобы полюбоваться ими на елке и порадоваться им, а потом снова прятали – до следующего Рождества. Обстоятельную в делах миссис Гринвуд явно смутило, что гость стал свидетелем предрождественского беспорядка. Но срок доставки рождественской ели – принц Альберт привез эту новую моду с родины – был назначен давно. К тому же каждый год Марта Гринвуд составляла на праздники четкий план и очень не любила от него отступать. Поэтому молодых людей изгнали в салон, попросив оставаться там, пока не закончат приготовления в большом зале, а Хазель налила им чаю и принесла печений и лакомств, чтоб не скучали.
– Вы имеете в виду так называемую первую войну с сикхами? – Майя уютно устроилась на скамеечке для ног, подставив спину теплу огня и согревая руки, зажав в ладонях горячую чашку с чаем. Ральф кивнул.
– Именно. С тех пор прошло уже восемь лет.
– А из-за чего началась эта война? – Майя подставила одну щеку под струйку пара, поднимавшуюся от чашки, потом повернула лицо, чтобы вторая щека тоже немного погрелась.
– После смерти последнего правителя сикхов махараджи Ранджита Сингха в тогда еще независимом Пенджабе разгорелась борьба за трон. Положение было шатким и неустойчивым, армия, состоявшая исключительно из американских и европейских наемных солдат, оказалась без управления и была предоставлена самой себе. Это беспокоило наше руководство, в докладах с той стороны границы тоже было мало утешительного. Не без основания: в декабре сорок пятого армия сикхов переправилась через Сатледж, и, в целях самозащиты, мы были вынуждены атаковать. Моя первая война! – просиял Ральф. – Сражения длились восемь недель, и нам здорово досталось, – засмеявшись, он покачал головой. – Но мы их одолели и вступили в Лахор с процессией захваченных орудий под торжественную ораторию Генделя «Герой-победитель»! – Ральф торжествующе-энергичным жестом сжал руку в кулак.
– А потом? – Майя пила чай маленькими глоточками, с трудом заставляя себя не заглядываться на Ральфа и соблюдать приличия. Дверь в салон была открыта. Из зала доносился скрежет, шуршание и беспрестанное щелканье ножниц – декораторская работа шла полным ходом. Марта Гринвуд и Хазель тихонько напевали рождественские песенки, время от времени прерываясь, чтобы посовещаться, прикрепить ли сатиновые банты справа или слева и какие лучше выбрать шарики – красные или голубые.
