Очарованный (СИ) - Дарлинг Джиана

Он сильно избил меня, придя в конюшню на две минуты раньше меня, а затем снова сильно избил меня хлыстом, пока я прижималась к тому же камину, у которого он когда-то заклеймил меня. Он держал мою задницу, когда наконец вонзился в мой влажный, сжимающий жар, его большой палец впился в плоть над моим клеймом, как будто он мог переименовать меня одним только прикосновением.

Именно эта мысль и вера в то, что он сможет, сломали раздутую печать на моем оргазме.

Я все еще тяжело дышала, мои руки обвили шею Александра (единственное, что удерживало мои трясущиеся колени от падения), когда он начал смеяться своим великолепным, раскатистым смехом прямо в мою шею.

— Что? — спросила я, потянув его за волосы, чтобы увидеть его сморщенное, счастливое лицо. — Почему ты смеешься?

Властное пожимание плечами.

— Мне разрешено смеяться, не так ли?

— Да, — медленно согласилась я. — Просто ты делаешь это не очень часто.

Его веселье сменилось чем-то гораздо более интимным, когда он нежно укусил меня за подбородок.

— У меня такое ощущение, что теперь все изменится.

Я сияла, глядя на его лицо, и он цокнул мне языком.

— Мы оба увлечены. Я надеюсь, что у Риддика крепкий желудок, потому что он не очень любит публичные проявления привязанности. Большинство британцев этого не выносят.

— Хорошо, что ты наполовину итальянец.

— Хорошо. — Он резко шлепнул меня по заднице, снова разжигая ожог от хлыста. — А теперь забирайся внутрь и иди в свою комнату. Некоторые из подарков, о которых я говорил, ждут тебя на твоей кровати.

Я открыла дверь комнаты, которая была моим убежищем весь первый год моего пребывания в Перл-холле, с большим трепетом, чем когда-либо прежде. Сюрприз от Александра мог означать что угодно: от лошади до пронзенной головы бывшего врага, прикованной к полу, все еще истекающей кровью.

Поначалу, когда богато украшенная золотисто-кремовая дверь распахнулась внутрь, я не увидела ничего необычного. Розовые и красные ковры по-прежнему накладывались друг на друга в приятном беспорядке, великолепные портьеры над кроватью были расстегнуты золотыми веревками, открывая темно-красное атласное покрывало и горы подушек из гусиного пуха. Это было роскошно и уютно, и хотя в будущем мне предстояло проводить ночи с Александром в его комнате, я всегда считала эту комнату своим приятным убежищем.

Отвлекаясь от ностальгии, я почти не заметила маленькое черное пятно на пуховом одеяле, но пол слегка скрипнул под моими ногами, и маленькая головка выглянула вверх, золотые глаза того же цвета, что и мои собственные, открылись среди чернильной шерсти.

— Аид! — Я плакала, нырнув на кровать и схватив на руки своего маленького кота-демона.

Я перекатилась на спину, прижав его теплое, мягкое тело к своей груди, подложив руки под его бока, так, чтобы он сел между моими грудями, и мы могли смотреть друг другу в глаза. Он сонно моргнул и зевнул, обнажив свой маленький розовый язычок, прежде чем, наконец, поприветствовать меня хриплым мяуканьем.

Я нежно прижала его к груди и откинула голову на одеяло, чтобы улыбнуться, мои щеки болели от радости, разлившейся по лицу.

В коридоре послышался скрип, сигнализировавший о появлении кого-то у моей двери, и я засмеялась, не оборачиваясь и не увидев самодовольно стоящего там Ксана.

— Ты замечательный, хитрый человек. Огромное спасибо, что привез Аида сюда. Он значит для меня все.

Послышалась легкая насмешка, а затем плавный, лирический голос моего брата Себастьяна.

— Я глубоко ранен, mia cara. Ведь я всегда думал, что я твой любимец.

Я села и заморгала, увидев в дверях моего брата, Жизель, Синклера, маму и Сальваторе.

— Cazzo, — выругалась я сквозь внезапный поток слез. — Сегодня я плакала больше, чем за пять лет.

Моя семья засмеялась и просочилась через дверь, чтобы окружить меня на кровати, осыпая поцелуями и заключая в объятия. Мы устроились, положив мою голову на мягкую маминую грудь, Жизель — на мой живот, а ноги она положила на Синклера, а Себастьян — на мое бедро. Сальваторе сидел у моих ног, улыбаясь то мне, то маме, его большие, толстые руки лежали на моих лодыжках.

— Я думала, что вы все умерли, — пыталась объяснить я сквозь непрекращающиеся слезы. — Я думала, что вы все умерли из-за того, что я сделала, и представляла остаток своей несчастной жизни без вас всех, и мне хотелось сделать больше, чем просто умереть. Я хотела перестать существовать.

— Ах, piccola, — ворковала мама, убирая мои волосы с лица. — Твой муж и Данте вытащили большинство из нас до того, как взорвалась бомба. Александр, он пошел за тобой, когда ты ушла в заднюю часть, потому что у него было чувство опасности, а когда тебя не удалось найти, он всех вытолкнул.

— Это было зрелище, — призналась Жизель, тихо хихикая. — Эти два огромных мужчины хватали людей на ходу, толкали и кричали, чтобы все покинули ресторан.

— Двое убиты, — мрачно пробормотал Сальваторе. — Су-шеф твоей мамы и один из мальчиков Данте.

— Я пойду на похороны, — сразу сказала я. — Ксан и я заплатим за это.

— Вы не будете. Дело сделано, и я позаботился об этом, — сказал отец, его густые брови почти закрывали разъяренные глаза. — Точно так же, как я позабочусь о подонках Ди Карло, которые связались с Ноэлем.

— Торе, — успокоила мама. — Calmarsi.

Успокойся.

Меня удивило сочувствие в ее мягких устах и нежные слова. Мама десятилетиями не могла сказать доброго слова любви всей своей жизни, и теперь, казалось, она мирилась с жестокими мыслями и будущими действиями, которые Сальваторе планировал против конкурирующего мафиозного синдиката.

— Ого, — выдохнула я, широко раскрыв глаза на Себастьяна, который усмехнулся.

— Елены здесь нет, потому что она сдерживает данное тебе обещание, — вмешался Синклер, взяв мою руку и сжав ее в своей. — Она и остальные члены юридической команды присматривают за Данте.

Я закрыла глаза от острого укола облегчения и более глубокой пульсации агонии в груди. Вид моего великолепного, большого мужчины Данте в уродливом оранжевом комбинезоне, весь день просидевшего в клетке в серой бетонной комнате, заставил меня физически заболеть. Он не заслуживал быть там.

Я заслуживала.

Возможно, даже Ксан заслуживал.

Но не Данте, не мой любимый лучший друг.

— Она вытащит его, — пообещал Син. — Поверь мне, она акула.

Я кивнула, но не высказала своих страхов, потому что не хотела, чтобы они проявились во Вселенной.

Мой взгляд остановился на Риддике, стоявшем сразу за дверью, словно мой вечный часовой.

— Рид, заходи и познакомься с моей семьей, — крикнула я.

Он нахмурился.

— Давай же, — потребовала я.

Он слегка вошел в дверь по свинцовым ступеням, которые кричали о том, насколько неохотно он общается, обнаружив позади себя Дугласа, несущего большой серебряный поднос с великолепной выпечкой.

— Хватит о тяжелом, — объявил Дуглас. — Время угощений и хорошей болтовни. Жизель, милая, Козима сказала мне, что ты жила в Париже. Мы должны поговорить обо всех местах, где ты ела.

— Риддик? Я слышал, ты научил Козиму фехтовать. Думаешь, у тебя есть время научить меня кое-чему? Видишь ли, у меня на подходе этот фильм… — Себастьян начал дискуссию с большим стоическим мужчиной, как будто они были друзьями на всю жизнь.

Я засмеялась, когда Дуглас вошел в комнату в сопровождении двух слуг, несущих чай и шампанское, и продолжала смеяться, чего не делала уже много лет, пока обе мои семьи собрались вместе.

Козима

На этом сюрпризы не закончились.

Риддик обнаружил в моем шкафу большую белую коробку, перевязанную запиской от Александра с просьбой надеть ее содержимое в тот вечер. Жизель разорвала обертку вместе со мной, и мы обе хихикали, чего не делали с тех пор, как были девочками. Мы остановились при виде белого шелкового платья, покрытого горами золотой папиросной бумаги. Ткань была прохладной и скользкой, когда я прижимала ее к телу, и она блестела на свету, как морская жемчужина.