Анна Милтон - Я люблю тебя, Зак Роджерс!
— Ты такой хороший, — резко прильнув к нему, проревела я.
Я вела себя ужасно нелепо, учитывая то, что являлась совершенно трезвой. Мне не характерно такое поведение, обычно я сдержана в плане слез. Но сейчас… не знаю, что на меня нашло.
Хрипло и мягко рассмеявшись, Зак обнял меня, целуя в макушку.
— Почему ты плачешь? Все же хорошо. Что случилось?
Я не могла подобрать слов, чтобы объяснить свои чувства, рвущие меня на части.
— Ты… твоя мама… — бессвязно промямлила сквозь слезы.
Снисходительно вздохнув, Зак погладил меня по голове.
— Знаю, — прошептал он.
Зажмурившись, я желала раствориться в его объятиях.
— Все-таки, жизнь — странная штука. Любовь, ненависть… все поменялось местами. Я всегда был уверен в своей ненависти к матери. Я не намеревался искать с ней встреч. Я не сомневался, что умру, так и не простив ее, и ничто не могло разубедить меня в этом. Я так упорно ненавидел эту женщину, что не замечал многих вещей, окружавших меня, на которые стоило обратить внимание. На мои отношения с отцом, к примеру. Ненависть ослепляла меня.
— А потом все исчезло. Встретив маму, узнав о ее болезни, я вдруг понял, каким идиотом был. Ведь все, чем я заполнял себя изнутри столько лет после ее ухода, оказалось бессмысленным.
— Половина моей жизни была потрачена в пустую, — Зак глубоко втянул в себя воздух. — Столько лет я учился ненавидеть собственную мать, — он замер. — А сейчас она умирает, — резко выдохнул. — Она, черт подери, просто умирает. И все, что теперь я могу чувствовать, лишь ненависть к себе. Я не был готов к этому, Наоми, — Зак обратил на меня тяжелый взгляд. — Все это время у меня была причина моих страданий. Я знал, на кого можно свалить все свои неприятности, свое дерьмовое поведение. Но сейчас у меня нет даже этого, — он горько рассмеялся. — Я не могу ненавидеть свою мать, потому что она больна.
В мире есть вещи сильнее и страшнее ненависти.
Например, смерть.
Когда человек неизлечимо болен, ты просто обязан простить ему все дерьмо, что он сделал, когда был здоров.
Таков плюс умирания.
Все твои грехи отпускаются.
Решительно избавившись от слез, плавивших кожу лица, я встала на цыпочки и поцеловала Зака. Головокружительно, отчаянно. Он оторопел, но лишь на первое мгновение. А затем одна его рука переместилась на мой затылок, подталкивая к себе, и пульсирующие, горячие губы стали жадно сминать мои. Целуясь жарко, неистово, с горячим рвением, я тонула в калейдоскопе отнимающих дыхание ощущений. Вокруг нас словно разгорелся неистовый пожар, и мы волей-неволей оказались в самом его эпицентре. Я вложила в этот поцелуй — взрывной и неукротимый — всю себя.
Я надеялась, что шквальный огонь наших чувств сожжет дотла его боль.
Я не хотела, чтобы он страдал.
Я хотела стать его лекарством. Его спасением. Здесь и сейчас.
— Я люблю тебя, — прошептала, отстранившись.
Найдя покой для своих рук на его щеках, прижалась лбом к твердому подбородку. Зак не шевелился какое-то время, пока я с упоительным наслаждением вдыхала в себя обжигающий, холодный воздух.
— Я люблю тебя, — медленно произнес Зак, сражая меня. Ослепляя, заглушая.
Судорожно вздрогнув, стала вслушиваться в неровное биение своего сердца, которое с каждым мгновением становилось все отчетливее.
ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ ГЛАВА
Я опаздывала.
В который уже, черт подери, раз?!
Затягивая не расчесанные волосы в хвост, и одновременно застегивая ширинку на шортах, я спустилась по лестнице быстрее пули, оставив за собой ощутимый вихрь ветра.
«Не выйду из дома, пока не перекушу» поклялась себе сразу, как только разлепила глаза и соскочила с кровати. А это было пять минут назад. Мой желудок урчал так громко, что я не слышала собственных мыслей.
Наемся до отвала.
Ворвавшись на кухню, я резко замерла на месте.
Волна лихорадочного жара окатила меня с ног до головы, и возникло такое чувство, будто мою голову засунули в нагретую духовку. Я увидела отца, стоящего ко мне спиной. Но было кое-что, что заставило меня воспламениться от смущения.
Его бедра обвивали стройные, женские ноги.
Ноги, принадлежащие моей маме.
Наконец, спустя несколько секунд, когда взорвавшийся шум в голове отошел на второй план, я услышала ее кокетливый, тонкий смех, струящихся из губ, касающихся шеи отца.
Мама сидела на краю кухонной стойки, а папа устроился между ее ног. Его руки лежали у нее на бедрах, а ее пальцы скользили по широкой спине, обтянутой темно-синей рубашкой, неторопливо спускаясь все ниже и ниже…
Они обнимались. Целовались. Шептали друг другу какие-то непристойности.
Боже…
Мне следовало отвернуться сразу, как только я застала своих родителей в такой интимный момент, но мои ноги вросли в пол, и тело окаменело. Меня продолжали игнорировать, словно я вообще здесь не находилась, хотя стоило маме всего лишь поднять взгляд, и она бы встретилась с моим ошарашенным выражением лица.
В горле что-то защекотало, и я подавилась воздухом, начав громко и хрипло кашлять. Вздрогнув от собственно издаваемых звуков, я схватилась одной рукой за шею, так как дышать по-прежнему было нечем. Краем глаза заметив, как папа отскочил от мамы, словно обжегшись, я кинула в их сторону растерянный взгляд.
Я задыхалась, мать вашу.
В глазах плыло от кипящих слез. Моя вторая рука вытянулась вперед, словно ища что-то, что помогло бы убрать невидимую преграду из горла и спасти меня. Лихорадочно оглядываясь по сторонам, я кинулась к коробке молока, находившейся на стойке, где сидела мама.
На кухне повисла тишина, и лишь мое жалобное кряхтение не давало оцепенению поглотить всех окончательно.
Я чуть не захлебнулась, припав к горлышку. Холодная, сладковатая жидкость приятно скользила по стенкам горла, смягчая зуд и даруя блаженное спокойствие. Глубоко дыша, я отлипла от коробки и уставилась на маму, у которой щеки горели со страшной силой. Поймав на себе мой взгляд, она встрепенулась, встряхнула распущенными, волнистыми волосами и сползла со стойки.
— Доброе утро, — пробормотала она, оторопело отводя глаза в сторону и поправляя черную юбку-карандаш. На ней был ее костюм, в котором она собиралась отправиться на работу. — А мы тут… — ее взор упал на отца, к которому она подошла и пристроилась рядышком.
Я вопросительно подняла бровь, ожидая продолжения. Но мама так и не договорила. Она посмотрела в агатовые глаза того, к чьему плечу так отчаянно прижалась, и едва заметно кивала подбородком в мою сторону, словно ища поддержки в придумывании оправдания.
