Самойловы-2. Мне тебя запретили - Инна Инфинити
Появление Миши и Лизы скрашивает мои однообразные будни, и я даже рад, что мама попросила их приехать. Они женаты три года, детей пока нет, живут в свое удовольствие. От них веет радостью и счастьем, и с ними мне наконец-то удается отвлечься.
Однажды мы решаем все вместе сходить на пикник в парк. Надоело сидеть под кондиционерами в квартире. Но выйдя из подъезда, я по привычке первым делом бросаю взгляд на обложки газет и журналов в киоске напротив.
«ИЗВЕСТНАЯ ТОП-МОДЕЛЬ ЧУТЬ НЕ ПОГИБЛА НА СЪЕМКАХ»
«НАТАЛЬЯ КУЗНЕЦОВА-ГОТЬЕ БОЛЬШЕ НЕ СМОЖЕТ ХОДИТЬ»
«ПРОЩАЙ, ПОДИУМ: КУЗНЕЦОВА-ГОТЬЕ НАВСЕГДА ОСТАНЕТСЯ ИНВАЛИДОМ?»
Глава 62. Никогда не уйду
НАТАША
Пиканье аппаратов уже действует на нервы. Трубки, подсоединенные к моему телу, действуют на нервы. Освещение палаты действует на нервы.
Я не могу пошевелиться. Шея в гипсе, руки в гипсе, а ног просто не чувствую. Единственное, что мне остается, — это слушать пиканье аппаратов и смотреть на синюю лампу в потолке.
Я, черт возьми, совсем не могу пошевелиться. Даже чтобы вытереть дорожки из слез, которые противно бегут с уголков глаз в сторону ушей и затекают в них.
— Здесь есть кто-нибудь? — спрашиваю сдавленным голосом.
Тишина.
Наверное, я одна в палате. Обычно со мной медсестра, которая подбегает по первому моему зову. Подносит стакан воды к губам, кормит меня с ложечки и меняет утку. Еще приходят родители. Мама плачет в углу, а отец стоит, осунувшись, у окна и тоже смахивает с лица слезы.
И еще репортеры, куда ж без них. Не знаю, на каком я этаже, но даже через закрытое окно слышу щелчки их фотоаппаратов и громкие вопросы в адрес врачей:
«В каком сейчас состоянии Наталья Кузнецова-Готье?»
«Она будет жить?»
«Какой вы можете дать прогноз?»
— Мам, — сипло зову, хотя прекрасно знаю, что в палате никого нет. — Мам.
Слезы бегут из глаз все сильнее и сильнее. Пиканье аппаратов становится нестерпимым, у меня начинается головная боль.
— Кто-нибудь, — зову, всхлипывая.
Пытаюсь пошевелить ногами, а ничего не получается. Их как будто нет. Я не чувствую ничего ниже пояса.
— Мама!
Я начинаю сдавленно рыдать, когда дверь палаты распахивается и знакомые шаги стремительно направляются ко мне.
— Я здесь, милая, я здесь, — слышу успокаивающий мамин голос. — Тебе что-то подать. Ну что ты, не плачь, — просит меня, а у самой дрожит от слез голос.
— Мама, почему я не могу пошевелиться? — шепчу.
Она обнимает меня и опускается лбом мне на живот. Через тонкое покрывало и сорочку я чувствую ее слезы.
— Я совсем не могу пошевелиться. Почему, мама?
Ее плач усиливается. Мой тоже.
Одно неосторожное движение — и вот я тут, в итальянской больнице, в гипсе и под пикающими аппаратами. Съемка была на крыше трехэтажного особняка. Я чувствовала себя счастливой, ведь я наконец-то стала лицом модного дома «Армани». Пока режиссер выбирал подходящий ракурс для съемки и советовался с фотографами, я подошла к краю крыши. Светило яркое солнце, и я подставила лицо его лучам. Привстала на носочки и расправила руки, как птица.
— Натали! — позвал меня режиссер.
Нехотя разлепила глаза и обернулась.
— Подойди сюда.
— Сейчас.
Последний глубокий вдох летнего итальянского воздуха, последний взгляд на безоблачное небо. «В моей жизни все хорошо, — сказала сама себе. — Ну и что с того, что у него какая-то там Джессика? Пф, подумаешь. А у меня голливудский актер. И я сама — звезда Голливуда. Пускай видит меня каждый день на всех плакатах и знает, какой я стала без него! Я смола без него. Я смогла».
Развернулась к режиссеру и фотографам, но нога в балетке соскользнула по черепичной крыше.
— Натали!!! — только и успела услышать я истошный крик режиссера.
«Я без него смогла», — была моя последняя мысль, когда тело соприкоснулось с землей и нестерпимая боль пронзила каждую его клеточку. А затем наступила тьма.
Мне никто ничего не говорит. Первые две недели из-за сильного сотрясения мозга я не разговаривала. Сейчас голова стала болеть меньше, теперь я могу задавать вопросы, но на них никто не отвечает.
Идут дни, а мне никто не говорит, что со мной.
— Мам, — зову, но мой голос тише, чем ее рыдания. — Мама, — повторяю чуть громче.
Родительница отрывается от моего живота.
— Да, милая, тебе что-то подать?
— Мама, а долго я еще буду так лежать?
— Я не знаю, дорогая. Я не знаю.
— Спроси у врачей, когда мне можно будет встать?
Она молчит.
— Мам, ну с меня же снимут все это однажды? Трубки эти, гипс, — слезы снова заструились по лицу.
— Снимут.
— И я смогу встать, да, мам?
Родительница продолжает молчать.
— Почему ты не отвечаешь? Я же встану, мам? У меня важные съемки, я только подписала контракт с «Армани». — Судорожно шепчу. — Мне надо сниматься. Они не будут долго меня ждать, мам. Что врачи говорят? Когда с меня это снимут? У меня весь график из-за этого едет. Уже пора готовиться к осенней неделе моды, мне надо встречаться с модельерами. И у меня еще одна съемка в августе. Когда я уже встану, мам?
Рыдания окончательно сдавливают горло, и я уже не могу даже шептать. От безысходности и беспомощности я начинаю бить по койке руками в гипсе. Мама подскакивает со стула и бежит в коридор звать на помощь. В палате появляется медсестра. Она засовывает мне в рот какие-то таблетки и подставляет к губам стакан
