Самойловы-2. Мне тебя запретили - Инна Инфинити
— Содержание мирового соглашения, если мы о нем договоримся, конфедициально, и даже суд не будет его раскрывать. Но если мы не договоримся о мировой, то все судебные процессы в США открыты, — замечает отец.
Обреченно прикрываю глаза, чувствуя, как дрожат пальцы. Я не могу подвести Наташу. О ней и так какие только гадости не пишут. Она не виновата в том, что я псих и параноик.
— Значит, надо договориться о мировом соглашении, — твердо говорю. На самого себя мне наплевать, а на Наташу — нет.
Отец и адвокат начинают вести переговоры с избитым мною Полом Кавински. Он безработный маргинал, который сам ранее был неоднократно пойман на кражах в магазинах. У него сотрясение мозга, перелом ребра, а также множество ссадин и гематом. Еще я выбил ему один зуб.
Пол Кавински с радостью соглашается на мировую. Еще бы, для него это же деньги с неба. Родители полностью оплачивают его лечение в больнице, а также выписывают ему чек на очень крупную сумму в качестве моральной компенсации. Думаю, он даже рад, что с ним такое случилось. Кто б ему еще просто так подарил столько бабла?
В Гарварде меня тут же вызывают в ректорат, и туда я тоже иду с адвокатом. Выход под залог до суда дает мне право жить обычной жизнью, которой я жил раньше, в том числе учиться, но тут очень строго с дисциплиной даже за пределами территории университета.
— Нам пришло сообщение из полицейского участка, что вы были задержаны за драку, — грозно смотрит на меня поверх очков проректор по учебной работе.
Сейчас конец июня, я почти закрыл летнюю сессию, но остался один последний экзамен.
— Да, — честно отвечаю.
— Мы очень огорчены тем, что один из лучших учеников Гарварда так порочит имя университета.
— Позвольте вас поправить, — мягко начинает адвокат. — Мистер Самойлов заступился за честь девушки. Такой поступок, наоборот, хорошо характеризует его как вашего студента. Это означает, что в Гарварде учатся небезразличные люди, которые не могут закрыть глаза на несправедливость. К тому же сам пострадавший признался, что был не прав, когда оскорбил девушку. Он не имеет претензий к мистеру Самойлову.
Я больше не принимаю участия в этом разговоре. Признаться честно, мне даже наплевать на то, что меня могут отчислить. И при другом раскладе меня бы действительно отчислили, если бы не одно очень важное «НО».
Формально в США нет коррупции. Здесь нельзя дать деньги гаишнику на дороге, чтобы он простил тебе пересечение двойной сплошной. Также нельзя положить преподавателю на стол деньги за то, чтобы он поставил тебе хорошую оценку за экзамен.
Но в США очень развита система спонсорства и пожертвований. Частные компании исключительно из добрых побуждений помогают различным учреждениям: интернатам, домам престарелых, школам, церквям, университетам… Моя мама, будучи выпускницей Гарварда и его ярой фанаткой, конечно же, не могла не стать одним из спонсоров.
Это никогда не давало мне никаких поблажек во время учебы, обычные преподаватели даже не знают о том, что моя семья делает благотворительные отчисления Гарварду. Но проректор, который сейчас сидит напротив меня и говорит о моем непристойном поведении, порочащем честь университета, прекрасно понимает, чей сын перед ним.
По этой ли причине или по какой-то другой, но Брайану Смиту удается донести до проректора, что я не опозорил Гарвард, а, наоборот, прославил его, и университет должен гордиться мною. Меня допускают к последнему экзамену, который я без проблем закрываю и перехожу на четвертый курс бакалавриата.
В назначенный день я прихожу на заседание суда. Пол Кавински тоже тут. Довольный и счастливый, как будто выиграл миллион в лотерею. Впрочем, для него это именно так и есть. Выступает мой адвокат, выступает Кавински, десять раз подтверждая, что не держит на меня зла, и судья утверждает мировое соглашение между нами.
Летние каникулы, надо ехать в Россию, но мне совсем не хочется выходить из дома. Я мало разговариваю с родителями и сутками провожу в своей комнате.
— Леш, может, тебе к психологу сходить? — осторожно спрашивает мама.
— Я уже ходил.
— Я знаю…
— Откуда?
— У тебя в ванной в шкафчике антидепрессанты.
— Угу.
Мама мнется у входа в мою комнату. Я же хочу, чтобы они с папой уже поскорее уехали. Меня раздражает их забота и их попытки поднять мне настроение, бесконечные предложения поехать всей семьей в отпуск, навестить Мишу с Лизой и много чего еще, что, по их мнению, поможет мне вернуться к нормальной жизни.
— Может, тебе лечь в клинику? — неуверенно предлагает.
— В какую?
— Где лечат депрессию.
— В психушку?
Маме явно не нравится это слово.
— Ну почему сразу в психушку?
— Потому что депрессию лечат в психушках. — Меня уже утомил разговор с матерью. — Мам, уйди, пожалуйста, из моей комнаты и закрой дверь.
Через пару дней отец возвращается в Россию, а мама остается со мной. На кого она оставила компанию так надолго? Но я не задаю ей этот вопрос, потому что не хочу разговаривать. Она пытается со мной общаться, но я или отвечаю односложно, или вообще молчу.
А однажды раздается звонок во входную дверь. Я уже давно перестал реагировать, когда мне кто-то звонит или стучится, поэтому открывать идет мама. Возня в прихожей, приглушенные голоса, знакомый смех. Я все равно не выхожу из своей комнаты, пока в нее не заваливаются Миша с Лизой.
Их появление поистине неожиданно и заставляет меня оторваться от чтения книги.
— Привет, студент! Ты что, не рад нас видеть? — восклицает Миша.
Я улыбаюсь впервые за долгое время и поднимаюсь с постели, чтобы обнять брата и его жену.
— А вы какими судьбами? — спрашиваю их.
— Соскучились. Ты же к нам не хочешь приехать, поэтому мы приехали к тебе.
С Мишей
