Горький вкус любви - Аддония Сулейман

— А почему Зиб Аль-Ард собирается в Афганистан? Ведь говорят, что война там закончилась, — заметил Яхья.

— Да, война закончилась, — ответил Аль Ямани, — но, как утверждает Басиль, моджахеды объявили еще один джихад промосковскому режиму Наджибуллы.[11] Вот почему, говорит Басиль, афганские арабы нуждаются в новых солдатах для борьбы с предателями и изменниками. И Зиб Аль-Ард решил ответить на этот призыв. — Вдруг Аль Ямани запнулся, подумал и произнес торопливо: — Астагфируллах, астагфируллах.[12]

— Почему ты просишь у Аллаха прощения? — не понял Яхья.

— Я только что понял, что раз он теперь мутавва, то называть его Зиб Аль-Ард — харам. Мы должны звать его настоящим именем, Мурад.

— Ой, да брось ты! — вскипел Яхья. — Он как был недоросток, так недоростком и остался, а когда он идет, его длинный член по-прежнему волочится по земле. Он всегда был и будет Зиб Аль-Ардом.

Аль Ямани покачал головой и пошел прочь, бормоча себе под нос:

— Астагфируллах, астагфируллах.

Мои мысли спутались. С одной стороны, мне казалось, что Зиб Аль-Ард — отличное имя, и я хотел бы выкрикивать его на каждом углу, чтобы отомстить Зибу Аль-Арду за то, что он поверил слепому имаму и стал Мурадом. С другой стороны, я не мог забыть, что мы с ним были друзьями уже много лет.

Кто следующий попадет в лапы слепого имама и его верного пса Басиля? Только не я — по крайней мере, так я думал в тот вечер, глядя в спину уходящему Аль Ямани.

Мы с Яхьей уселись на тротуар перед «Дворцом наслаждений». Он передал мне банку из-под «пепси». Я сжал ее в руке, закрыл одну ноздрю пальцем, а другую приложил к отверстию в банке. Плотно закрыв глаза, втянул в себя пары клея. После задержки дыхания медленно выдохнул и запрокинул голову. Некоторое время я сидел, не двигаясь.

Банку я поставил на асфальт между нами. Вечерний бриз ласкал мне ноги. Я смотрел на башни дворца, на осыпающиеся стены и единственную пальму, стоявшую посреди сухой травы. Снова накатила тошнота. Я повернулся к Яхье. Он сидел так близко, что чуть не дышал мне в шею. Его глаза поблескивали в темноте. Я отодвинулся от его жаркого дыхания.

Яхья растянулся на тротуаре, повернулся на бок лицом ко мне и положил руку мне на бедро.

Я сбросил с себя его руку. Он засмеялся.

Мне хотелось ударить его, но я знал, что он сильнее меня. Поэтому я просто отвернулся. Мой взгляд вновь остановился на одинокой пальме.

Пальцы Яхьи коснулись моей груди. Я схватил банку из-под «пепси» и со всей силы ударил его по руке. Он подскочил, схватил меня за плечи и швырнул на асфальт. Я упал, но оставался спокоен — как та пальма.

— Никто не смеет бить меня, ты понял? — рявкнул Яхья.

— А я тебе миллион раз говорил, чтобы ты ко мне не приставал, — негромко напомнил я.

— Но почему? — спросил он.

Я поднялся, и мы молча стояли друг напротив друга, пока я отряхивал пыль с одежды.

— Яхья, ведь мы друзья, — сказал я.

— Но у тебя есть дружки, я знаю!

Я вздохнул, закрыл глаза, сжал челюсти.

— Это потому, что я не саудовец? — не успокаивался Яхья.

— Всё, я пошел домой, — сказал я. — Хорошей тебе поездки.

Не успел я сделать и шага, как он поймал меня за руку и притянул к себе.

— Ответь, — потребовал он. — Это потому, что я не саудовец? Разве тебе мало моей власти и денег?

— Нет, Яхья, дело совсем не в этом.

— Так в чем же? — заорал он в отчаянии. — Давай, скажи мне, наконец. — Он отпустил мою руку. Сплюнув на тротуар, закатал рукава футболки и напряг мышцы. — А как тебе вот это? — Затем поцеловал себя в бицепс и добавил: — Ну что, у твоих мужчин есть что-нибудь похожее?

— Яхья, — начиная терять терпение, воскликнул я, — ты меня не слушаешь! Я жду девушку.

Он рассмеялся, как дикая гиена, так, что не мог остановиться.

— Ты становишься таким же, как Хани, который ходит повсюду с фотографией одной египетской актрисы и рассказывает о том, как сильно влюблен в нее. Он говорит о ней так, как будто у них всё по-настоящему. Хани уже планирует, как они будут проводить ночи в ее квартире на берегу моря и какие подарки он будет дарить ей, — Яхья замолчал и спокойно достал пачку сигарет, вставил одну в рот и закурил. — Будь осторожен. Не потеряй голову, как он.

Он сделал глубокую затяжку и протянул сигарету мне.

— А где ты собираешься встретить свою девушку? В кино? В театре? Такое случается в других странах, например, в Египте или в Ливане. Только не в Саудовской Аравии. Послушай, мы и женщины живем в разных мирах до тех пор, пока не поженимся. Но пока это не произошло, зачем терять время? Можно ведь получать удовольствие и по-другому. Как ты это делаешь в кафе Джасима! Вот в чем твое истинное предназначение! Ты просто должен принять это.

Я оттолкнул Яхью и ушел, оставив его стоять возле одинокой пальмы. Я даже не попрощался. На автобусной остановке я сел в автобус, идущий на набережную.

Должно быть, я просидел на своем камне несколько часов, слушая ностальгические песни влюбленного певца. Я завидовал его любовным страданиям, его тоске по женщине, которая, как он пел, была для него и возлюбленной, и другом. Мне хотелось запеть вместе с ним, чтобы через песню прикоснуться к его сердечной боли.

Но, как всегда, я не стал беспокоить его. Вместо этого я отдался мечтам. Вместе с его песнями мое сердце унеслось куда-то в будущее, где Аллах сотворит для меня чудо и подарит мне девушку, которую я буду держать за руку и которой я скажу все те слова, что говорят друг другу влюбленные.

5

Уже перед рассветом я добрался домой, принял душ и лег на кровать.

Мое тело тосковало по женским прикосновениям. Я закрывал глаза и представлял мир моего прошлого, в котором жил с мамой и ее подругами. Посещать этот мир я стал много лет назад, пытаясь успокоить жгучую боль в душе, вспыхивающую каждый раз, когда я думал, что больше никогда не увижу маму. С годами боль не ушла, она всё так же сидела во мне, только стала менее острой, а мир прошлого превратился в единственное место на земле, где я мог встретить женщин. Мир матери стал прибежищем для моих растущих желаний.

Чтобы заработать на жизнь, моя мама заплетала женщинам косички и рисовала хной узоры на их руках и ступнях. Работала она прямо в нашей хижине, сидя на табуретке, которая стояла перед ее кроватью. Моя кровать стояла чуть дальше. Мамины клиентки, многие из которых были ее подругами, приходили к нам, когда захочется. Больше всего работы у мамы бывало перед свадьбами, Идом,[13] Рождеством и Пасхой.

Лежа на своей постели, я слушал их разговоры. Истории о любви, о мужьях и о том, что приносило им счастье или горе. И каждый раз, когда та или иная подруга оставалась у нас на ночь, я притворялся, что заснул, а сам потихоньку наблюдал за ними. Чаще всего у нас ночевала моя крестная Семира — наполовину эритрейка, наполовину итальянка.

Даже столько лет спустя, стоило мне закрыть глаза, я видел перед собой Семиру. Только теперь она уже была не крестной, которая делилась со мной своей мудростью и советами, а богиней любви и желания. Она была единственной женщиной, которую довелось мне увидеть обнаженной, и когда я вспоминал изгибы ее тела, моя кровь начинала бурлить.

Я помню, как однажды, когда мне было лет девять, я сидел у Семиры на коленях. Она жевала резиновую жвачку, мелькавшую иногда между ее полных алых губ. На ней была белая блузка с глубоким вырезом, открывающим верхнюю часть груди, туго затянутая вокруг талии. Это была моя любимая блузка. Семира расчесывала волосы, а я наблюдал за движением ее рук. «Можно мне твою жвачку?» — спросил я. Семира кивнула и языком вытолкнула жвачку на самый край губ. Я протянул пальцы к ее полуоткрытому рту и снял с губ теплую влажную жвачку. Сладости в ней больше не осталось, но зато она вобрала в себя вкус рта Семиры. Я медленно жевал, а мои глаза блуждали по ее длинной шее, по золотому ожерелью, так сочетавшемуся с ее светло-коричневой кожей, по выпуклостям ее грудей. Зачарованный, я не мог оторвать взгляд от этих загадочных полушарий. Улыбаясь, Семира отвернулась.