Элиф Шафак - Честь
– Тебе нечего здесь делать.
Подобной реакции Искендер не предусмотрел. Он ожидал, что, увидев его, отец придет в смущение, возможно, вспыхнет от стыда, но уж никак не вспылит.
Стараясь скрыть свою растерянность под непроницаемой маской, Искендер процедил:
– Тебе тоже нечего здесь делать.
Уголки рта у Эдима дернулись, глаза сердито вспыхнули.
– Ты с кем разговариваешь, щенок? Не зарывайся!
– Я хочу, чтобы ты вернулся домой, папочка.
Сарказм, с которым он произнес последнее слово, не ускользнул от Эдима.
– Иди домой, к матери, пока я не переломал тебе кости!
– Бедные мои кости! Почему-то сегодня всех так и тянет их переломать.
Повисло молчание. Отец и сын буравили друг друга глазами, выжидая, кто заговорит первым. Внезапно Эдима охватило жутковатое чувство: ему показалось, что он смотрит в зеркало и видит себя молодым. Его сын был удивительно похож на него внешне, но при этом начисто лишен неуверенности в себе и вялости, из-за которых жизнь Эдима пошла наперекосяк.
– Я вернусь, когда придет время, – сказал наконец Эдим.
– И когда же это будет? Когда тебе надоест твоя шлюха и…
Пощечина обожгла ему лицо. Реакция отца удивила Искендера меньше, чем слова, сорвавшиеся с его собственных губ. Он поверить не мог, что сказал такое. Это было нарушением всех правил, которые ему внушали с детства.
Охранник, наблюдавший за происходящим, вразвалку подошел к ним:
– Эй вы, не распускайте руки, а не то я вызову полицию.
– Мы сами разберемся, – пробормотал Искендер. – Обойдемся без полиции.
В глазах его вспыхнул вызов. С нарочитым спокойствием он повернулся к отцу и отчеканил:
– В следующий раз я дам сдачи. А удар у меня сильный.
Эдим побледнел. Грудь пронзила боль, такая резкая, что у него перехватило дыхание. Но причиной тому были не только обида и стыд оттого, что сын публично нанес ему оскорбление. Причина была глубже, серьезнее. Он с опозданием, с огромным опозданием понял, как должен был поступить много лет назад, когда отец колотил его, несмотря на то что Эдим уже был выше его ростом. Надо было дать сдачи. Но он не осмелился это сделать, и теперь чувство сожаления было мучительным.
Эдим сделал шаг к Искендеру и залепил ему еще одну пощечину, на этот раз более увесистую. А потом произошло нечто кошмарное. Завывая, как раненый зверь, Искендер с разбегу ударился головой о стену дома. Один раз, другой, третий…
Эдим попытался схватить сына, но это было не так просто.
– Не трогай меня! – ревел Искендер.
Подоспевший охранник сгреб Искендера в охапку и оттащил от стены. Но жажда причинить боль – все равно, себе или кому-то еще – была такой острой, что Искендер не мог остановиться. Он вцепился зубами в руку охранника и прокусил до крови, а потом, изловчившись, несколько раз пнул его в лодыжку и двинул головой по подбородку. Подобной агрессии охранник не ожидал. Побагровев от злости, он принялся колошматить Искендера кулаками.
– Пожалуйста, оставьте его, – умолял Эдим. – Это мой сын. Он еще мальчишка.
Вокруг них собралась небольшая толпа. Посетители, клиенты, несколько танцовщиц и среди них – Роксана, бледная, с трясущимися губами.
Когда дерущихся растащили, охранника трясло от ярости.
– Проваливайте оба! – рявкнул он. – Усекли? Если я еще раз увижу здесь кого-нибудь из вас, паскуды, оторву башку и заброшу в кусты!
– Идем, идем, – мягко, но настойчиво тянул сына за руку Эдим.
Какое-то время они шли молча, а когда оказались на безопасном расстоянии от клуба, присели прямо на тротуар. От тяжелого дыхания грудь Искендера ходила ходуном. Во рту он ощущал солоноватый вкус крови.
– Мама встречается с каким-то мужчиной, – безучастно сообщил он.
– Что?
– Что слышал. Ты должен вернуться домой и положить этому конец.
Эдим достал сигарету, прикурил ее и протянул сыну.
– Бери, не стесняйся, – сказал он, заметив удивление на лице Искендера. – Я давно знаю, что ты куришь.
Он тоже закурил. Отец и сын сидели рядом на тротуаре под фонарем. Ночной ветерок освежал их пылающие лица.
– Она его любит? – неожиданно спросил Эдим.
Искендер ушам своим не поверил:
– Папа, о чем ты?
Эдим положил руку на колено сына:
– Послушай, тебе сейчас трудно это понять. Случись такое десять лет назад, я бы с ума сошел. Сделал бы все, лишь бы это прекратить. Но сейчас у меня хватает ума осознавать: даже если я его убью, а твою мать посажу под замок, это не заставит ее полюбить меня. Она несколько раз просила дать ей развод. Я отказывался, хотя это был единственно верный шаг.
Искендер был в шоке, услышав, что отец заговорил о любви. Конечно, порой он задавался вопросом, почему его родители оказались вместе. Но разве сейчас не все равно, любят они друг друга или нет? Отец – глава семьи, а не прыщавый подросток, у которого на уме одни романтические бредни.
– Отец…
– Знаешь, когда-то давно один мудрый человек сказал мне, что любовь мужчины – это отражение его характера. Тогда я не понял, что он имеет в виду. А вот теперь понимаю. – Эдим выпустил из ноздрей колечко дыма. – Ты считаешь, я должен злиться на твою мать. И я действительно злюсь. Но еще сильнее я злюсь на себя. Наш брак был ошибкой. Но я не могу сожалеть об этой ошибке, потому что в результате на свет появились ты, Эсма и Юнус.
И тут Искендер произнес фразу, которой Эдим тогда не придал значения. Впоследствии, с мучительной яркостью вспоминая этот момент, он горько сожалел об этом. Искендер бросил сигарету, проследил взглядом за дугой, которую окурок прочертил в воздухе, и сказал:
– Если ты не хочешь решать эту проблему, ее решу я.
Веревка
Лондон, октябрь 1978 года
Торопливым шагом Пимби подошла к уже хорошо знакомому кинотеатру. Каблучки ее стучали по тротуару ровно и уверенно. Опустив голову, она упорно смотрела в землю, как ребенок, играющий в какую-то игру, где действует незыблемое правило: человек, который никого и ничего не видит, сам становится невидимкой.
Она намеренно всякий раз опаздывала и входила в зал через пять-десять минут после начала сеанса. Подобная предосторожность снижала риск того, что их увидят вместе. Правда, в последнее время Пимби стала менее осторожной. Она даже дважды прошлась вместе с Элайасом по улице: один раз они вместе покупали цветы, другой – слушали уличного музыканта. Пимби, как и прежде, изнемогала от беспокойства, но внутри ее все настойчивее звучал и рвался наружу голос желания. Никогда в жизни она не испытывала ничего подобного и теперь сама поражалась собственной смелости. Порой ей даже казалось, что все это происходит не с ней, что прежняя Пимби не способна совершать такие рискованные поступки.
