Дороти Кумсон - Прежняя любовь
На его ногах я увидела черные носки. Судя по тому, что они доходили до середины голени, он подтянул их перед тем, как лечь на кровать.
Пустяковое дело для Хани.
Но в комнате находилась не она, а Ева. Она просто пользовалась голосом и улыбкой Хани. Она подошла к кровати и начала раздеваться, чтобы приступить к работе.
14 июля 1996 года
Не смогла закончить эту писанину вчера, потому что начала все это переживать заново и испугалась, что еще немного — и я с собой что-нибудь сделаю.
Цезарь ушел два часа назад. Он приходил, чтобы поставить меня в известность, что теперь мне предстоит делать это со всеми, на кого он мне укажет, и тогда, когда он этого захочет.
В противном случае денег он больше давать не будет и не внесет арендную плату за следующий месяц. Если я попытаюсь сбежать, он меня выследит и убьет.
— Через полгода — да-да, через полгода! — я пересмотрю ситуацию и решу, освобождать тебя от обязательств по нашему контракту или нет, — закончил он.
В его глазах было нечто такое, что убедило меня в том, что это не пустые угрозы. Его хладнокровие и то, как непринужденно он при этом держался, подтверждали, что он выполнит свое обещание. Он был достаточно богат и влиятелен, чтобы найти подходящий способ меня убить.
Я смотрела на сидящего в моей гостиной человека и видела тень преждевременной смерти, которая ходит по пятам за каждой проституткой, о чем нам всем отлично известно. Я молчала. Что я могла ему сказать? Он не отдал мне сорок пять тысяч за первые три месяца (мы договорились, что я получу все сразу по истечении всего срока), и бежать мне было некуда. Я сомневалась, что полиция воспримет мой рассказ всерьез, а мои сбережения изрядно сократились за те месяцы, которые я посвятила поиску нормальной работы, перед тем как снова приняться за старое.
— Тебе все ясно? — спросил он.
Я смотрела на него. Это означало только одно: «Ты примешь все мои условия».
— Я привык, чтобы на мои вопросы отвечали, — угрожающе произнес он.
— Да, — ответила я.
— Я рад, что ты все поняла. Это в твоих же интересах.
А потом… потом он показал мне, какой он на самом деле. Неуклюжего и неловкого человечка, оплакивающего утраченные отношения с женой, рыдавшего после нашей первой и единственной близости, не существует. Это все ложь.
Между ним и Цезарем нет ничего общего. Настоящий Цезарь оставил на моем теле столько кровоподтеков, что мне теперь трудно двигаться. Он заставил меня почувствовать себя полным ничтожеством. Я даже думать не могу. Настоящий Цезарь — это дьявол во плоти. И я заключила с ним договор.
Мне необходимо уснуть. Быть может, завтра мне будет легче. Я надеюсь, что мое тело восстановится довольно быстро. Но как мне быть с рассудком?
Я
30 июля 1996 года
Они не все такие, как Арнольд, хотя мне и с ним пришлось «увидеться» еще раз.
Большинство из них гораздо хуже Арнольда. Есть еще парочка таких же жалких типов, как и он, но остальные…
Знаешь, самое страшное — это то, что Хани ушла. Ее больше нет. Мне никак не удается ее дозваться. Ее маска соскальзывает с моего лица. Все эти ужасные вещи делаю я сама. Всегда только я. Ева.
Я подолгу сижу под душем. Я плачу, постоянно переодеваюсь и бесконечно меняю совершенно чистое постельное белье. Я больше не сплю в своей спальне. Я сплю в крохотной соседней комнатке, чтобы, когда я просыпаюсь, вокруг меня не вставали стеной воспоминания и почти осязаемые образы, чтобы я вновь не ощущала того, что мне пришлось пережить.
Дон советовала мне бежать от сутенеров, как от чумы.
— Они высосут из тебя всю кровь, заберут у тебя все без остатка, — говорила она, — а потом бросят и найдут другую жертву. Можешь не сомневаться.
Но это не мой случай. У меня не просто сутенер. У меня самый шикарный сутенер во всем городе. И он действительно сосет мою кровь. Вот только вряд ли он подыскивает себе другую жертву.
Глава 16
Либби
— А теперь слушай меня, Бутч. Мы оба знаем, что Джек сегодня утром тебя выгулял, так что если ты рассчитываешь, что я прямо сейчас отправлюсь с тобой на прогулку, то глубоко заблуждаешься.
Бутч поскуливает со своего места у двери. В зубах он держит поводок, а горестный взгляд его больших черных глаз устремлен на меня.
— Ты меня шантажируешь? — интересуюсь я.
Он снова скулит, на этот раз тише, протяжнее и еще более жалостливо, еще сильнее склоняет голову набок и еще больше округляет глаза.
— Зря стараешься, — сообщаю я ему. — Тебе все равно не удастся никого разжалобить.
Он скулит в ответ. Ну конечно же ему удастся меня разжалобить. Ему это удается каждый раз. К примеру, если он сделал какую-то пакость, он просто прячется под кухонный стол и ноет оттуда, пока я его не прощу.
— Видишь ли, дело в том, что я не выходила из дома с тех пор, как вернулась с сеанса психотерапии. Мне незачем было выходить, да мне там и не нравится. Дома мне спокойнее, и тут на меня никто не пялится.
Он ложится на пол и кладет голову на лапы. Серебристо-голубой поводок со стуком падает на паркет.
Мне трудно поверить в то, что я испытываю чувство вины перед собакой. К тому же это даже не моя собака!
Бутч вздыхает. Надо сказать, делает он это довольно драматично для такой маленькой собаки. Тем не менее желаемого эффекта он достигает.
— Ладно, — говорю я, — давай выйдем через заднюю дверь, чтобы я успела морально подготовиться к появлению на улице.
Он не спешит вставать, как будто не уверен, что я говорю серьезно. Но когда я вхожу в спальню, чтобы переодеться в джинсы и взять кепку, то слышу, что он исполняет в коридоре победный танец.
До боковой двери дома я дошла без всяких проблем. Они начались на ступеньках, там, где они переходят в тротуар. Мне очень трудно решиться шагнуть в мир за пределами дома.
Судя по всему, Бутчу такие проблемы незнакомы: он уже сидит на тротуаре и, склонив голову, смотрит на меня. Держась за шероховатую кремовую стену дома, я собираюсь с духом. Воздух, который я пытаюсь втянуть в себя, влетает в мои легкие слишком быстро и покидает их с такой же скоростью. В итоге я не успеваю дышать.
«Я могу это сделать, — твержу я себе. — Я могу это сделать».
