Дороти Кумсон - Прежняя любовь
На моей могиле, наверное, будет установлен камень с надписью: «Ева Квеннокс, Самая Безмозглая Женщина на Земле». Или что-то покороче и поязвительнее. Незачем тратить столько усилий на такую дуру.
Это то, что принято называть черным юмором.
Но вчера вечером мне было не до смеха. Я должна хоть как-то это осознать и объяснить для себя. Иначе я пойду в кухню, возьму нож и воткну его себе в грудь. Или начну скрести свою кожу, пока то дерьмо, из которого сделано мое тело, станет неузнаваемым.
Вчера вечером Цезарь пришел ко мне с другом, которого я несколько раз видела на деловых встречах. Мы не обменялись и несколькими словами, но он произвел на меня приятное впечатление. Немного суетлив, несколько глуповат, но в целом ничего. Я удивилась, потому что, позвонив мне, он не предупредил, что будет не один. Я провела их в гостиную, где они расположились на диване, а сама начала изображать из себя радушную хозяйку, подавая им напитки и предлагая поесть. Потом я села в кресло, ожидая указаний Цезаря относительно своих дальнейших действий.
Как и во время всех предыдущих деловых встреч, они курили сигары, обсуждали какие-то проблемы, пили виски, который я держала для Цезаря, и не обращали на меня внимания. Потом Арнольд поднялся, спросил, где находится ванная комната, и вышел, оставив меня наедине с Цезарем. Цезарь сидел в кресле, держа в одной руке сигару, в другой — низкий стакан с виски, и как будто не замечал меня. Я видела, что передо мной совсем не тот человек, которого я успела узнать за несколько последних месяцев, и мне стало не по себе.
— Будь хорошей девочкой, присядь на диван, — неожиданно произнес он, обращаясь не ко мне, а к столу в центре комнаты.
Я сделала то, что он просил, но гнетущее чувство продолжало усиливаться. Его голос показался мне таким холодным и отчужденным, что я его едва узнавала. Я не понимала, почему он так держится, чем именно недоволен. Разве я не была рада его приходу? Или я его чем-то обидела?
Когда Арнольд вернулся из ванной, он тоже сел на диван, причем так близко ко мне, что наши бедра соприкасались. Я обернулась к Цезарю, чтобы увидеть его реакцию и понять, заметил ли он, что тут происходит. Цезарь сидел в кресле и наблюдал за мной. За нами. За тем, как Арнольд положил руку мне на колено с таким видом, как будто это был случайно оказавшийся рядом предмет мебели, а не колено живого человека.
Я перевела взгляд на руку Арнольда, на его короткие пухлые пальцы с пожелтевшими от никотина кончиками. Его влажная ладонь прилипла к моей коже. Я снова подняла глаза на Цезаря, ожидая от него хоть какой-то реакции. Ничего. Он откинулся на спинку кресла, поднес к губам бокал и холодно смотрел на меня.
Оставляя влажный след, рука Цезаря двинулась вдоль моего бедра под подол платья, где начала раздвигать мне ноги. Передо мной вспыхнуло воспоминание о том, как приставал ко мне сожитель матери. Его рука казалась мне такой же отвратительной, как и рука Арнольда, хотя за последние несколько лет меня трогало там множество мужчин.
Арнольд начал двигать взад-вперед большим пальцем, но это была пародия на ласку. Он склонился ко мне и прошептал, обдавая меня кислым дыханием, в котором давний перегар смешался с запахом только что выпитого виски и сигарного дыма:
— Я мечтал о близости с тобой с того самого вечера, когда ты вошла в ресторан.
Я пристально смотрела в глаза Цезарю, но его взгляд по-прежнему был холоден, даже неумолим, а лицо превратилось в жесткую и ничего не выражающую маску. Это отсутствие реакции лучше всяких слов сообщило мне, чего он от меня ожидает.
В нашем соглашении я ни о чем подобном не упоминала, верно? Я не говорила, что он не имеет права приводить кого угодно и когда угодно, чтобы они могли развлечься со мной.
— Ты ведь тоже этого хотела, не так ли?
Арнольд буквально впился пальцами в мое бедро. Я подумала, что от ногтя его большого пальца у меня на коже останутся царапины.
Я резко сглотнула поднявшуюся к горлу тошноту и справилась с сотрясавшим мое тело омерзением. Я вынудила себя сосредоточиться на сидящем рядом со мной мужчине. Я заставила свою руку подняться и потянуться к пуговицам его рубашки. Я исказила свое лицо улыбкой. Я запретила своему телу сжиматься и сопротивляться тому, что от него требовалось. Я приказала своему сердцу не плакать.
— Ты хочешь, чтобы я тебе засадил, признавайся! — продолжал бормотать Арнольд, стараясь, чтобы его голос звучал приглушенно и соблазнительно.
Его бормотание показалось мне жалким. Как и он сам. Как и я — из-за того, что соглашаюсь на все это.
«Прекрати думать, — приказала я себе. — Прекрати что-либо чувствовать, превратись в Хани, в женщину, которая на это способна».
— Я думаю, в спальне нам будет гораздо удобнее, — произнесла я голосом Хани.
На мне был ее макияж и ее одежда. Просто я забыла перевоплотиться. Я почувствовала, как улыбка на моем лице становится все шире. Я неторопливо поднялась с дивана и потянулась, давая ему возможность меня разглядеть. Я взяла Арнольда за руку и, не обращая ни малейшего внимания на мужчину, также вставшего с кресла, чтобы последовать за нами, повела его по коридору к спальне. Продолжая держать в одной руке сигару, а в другой — виски, Цезарь остановился на пороге, глядя на происходящее, как на экран телевизора.
— Снимай одежду и ложись на кровать, — произнесла я хрипловато-сексуалъным голосом Хани. — Я присоединюсь к тебе буквально через несколько мгновений.
Пьяный и возбужденный Арнольд начал срывать с себя одежду. Я хорошо знала таких, как он. Они громко хвастали тем, что молоденькие девчонки буквально умоляли трахнуть их, но никогда не были ни с кем, кроме собственной жены. В лучшем случае у него был опыт приставания к секретаршам, что давало ему основание считать себя половым гигантом.
Я на мгновение отвернулась от него, положила руку на ручку двери и посмотрела в лицо человеку, заслонившему собой дверной проем. Он не имел к этому никакого отношения.
Я решительным движением захлопнула дверь и повернула ключ в замке.
Затем я посмотрела на распластавшегося на кровати голого Арнольда, на его пухлое, рыхлое, матово-бледное тело, в настоящий момент показавшееся мне неестественно массивным и неподвижным. Впрочем, его лицо горело желанием, а эрегированный пенис был наготове.
