Две секунды после - Ксения Ладунка
— Ты уже выбираешь платье? — вдруг спрашивает Том.
— Какое платье?
— Свадебное…
Я зависаю, пытаясь осознать слова.
— Ты серьезно? Хочешь, чтобы я выбирала платье? Сейчас?
Том пожимает плечами.
— Да, а почему нет? Мы ведь женимся. Ты же не передумала?
Я нежно целую его вместо ответа. На моем пальце кольцо, подтверждающее, что я — его. Отстранившись через некоторое время, говорю:
— Просто у нас куча проблем. Я боюсь суда.
— К черту суд, я не могу о нем думать. Хочу думать только о хорошем, — Том спускает руку вниз по моей спине, поглаживая и сжимая ягодицу. — О тебе.
Меня удивляет такая резкая смена отношения. Совсем недавно Том чуть не напал на меня с осколком зеркала, разбитого именно из-за новости о суде. Взяв его правую ладонь в свою, я смотрю на несколько небольших розовых шрамов, оставшихся после того удара.
— Как твоя рука?
Он пытается сжать ее, но у него не получается сделать это до конца — то ли из-за боли, то ли из-за отсутствия силы, а может — из-за сильной дрожи. Погладив шрамы, говорю:
— Все будет хорошо, она еще не зажила.
Том усмехается и меняет тему разговора.
— Когда я выйду отсюда, мы поженимся.
— Обязательно.
Улыбнувшись, Том притягивает меня к себе и целует. Его чуть суховатые, но мягкие и прохладные губы касаются моих. Сегодня я хочу как можно дольше быть с ним и ни о чем не думать. Так что, действительно, к черту этот суд. Плевать на всех, у нас будет свадьба. Никто не помешает нам быть счастливыми даже в такой момент.
Глава 33
Через две недели Тома выписывают, он проводит в больнице чуть больше месяца. Каким-то образом журналисты пронюхивают, что Том находится в психиатрической клинике, и оккупируют оба выхода из здания — и передний, и задний. Нам с отцом сообщают это заранее, и мы приезжаем к месту уже с охраной. Когда на входе нас фотографируют, я закрываю лицо ладонью, не желая, чтобы в интернете меня снова полоскали из-за того, что я выгляжу как-то не так.
Врачи говорят Тому, что хоть он и стабилен, им надо контролировать его состояние. Одна пропущенная таблетка или выпитая рюмка — и все полетит к чертям. Они бы хотели оставить его в клинике дольше, но поскольку уж это невозможно, мы решаем, что раз в неделю к Тому будет приходить врач и брать кровь. После этого месяца Том, действительно, становится спокойным и абсолютно «ровным», прямо как тогда, когда мы встретились год назад на моем восемнадцатилетии.
На выходе мы беремся за руки, Том закрывается бумагами о выписке, я ладонью. Фотовспышки летят со всех сторон. Отовсюду слышатся вопросы, что Том делал в больнице, как он прокомментирует свою жестокую драку и правда ли встречался со мной до совершеннолетия.
Сев в машину, я чувствую себя униженной и облитой дерьмом после всех вопросов. Это нечестно, Том не должен подвергаться такой травле. Он ошибается, как и любой другой человек, но не заслуживает ненависти.
Мы отъезжаем от больницы в полной тишине. Я по-прежнему держу Тома за руку, впереди, сбоку от водителя, сидит мой отец. Мы едем в папин офис — снова что-то обсуждать.
Если честно, я устала от всех этих скандалов и постоянных попыток их разрешить. Мне хочется просто взять Тома, уехать с ним на другой конец света и забыть обо всем, как о страшном сне, но… Неважно, чего мне хочется. Есть много вещей, которые мы должны делать, потому что это наша обязанность, и желания здесь не учитываются.
Папа оставляет меня в своем кабинете, и они с Томом уходят куда-то на целый час. Когда возвращаются, отец очень зол. Сев за стол и помассировав виски, он говорит:
— Сколько еще я должен таскаться с тобой, как с ребенком?
Я на секунду пугаюсь, но потом понимаю, что вопрос был адресован не мне. Том, усевшись за большой длинный стол, совмещенный с отцовским, складывает руки в замок и подпирает ими голову.
— Ты должен был позвонить мне и все рассказать, а не скрывать и втягивать Белинду. Это глупо.
Отец кривится.
— Ты снова довел все до обострения.
— Мы были в туре. Там всегда происходит ухудшение, потому что это, мать вашу, тяжело — играть по двадцать пять концертов за месяц!
Они оба молчат и смотрят перед собой. Откинувшись на спинку стула, Том водит пальцами по краю стола. Отец устало потирает подбородок. Я рада и такому их общению, ведь последнее время они только ссорились и орали друг на друга.
— Ладно, — отец качает головой. — Сейчас мы должны сосредоточиться на суде.
Прикрыв глаза и вздохнув, Том кивает:
— Мы не должны дать повод лейблу усомниться в нас.
Папа продолжает:
— Они уже недовольны скандалом. Если суд выйдет из-под контроля… Боюсь, нас ждет худшее развитие событий.
Том морщится, словно от боли. Отец продолжает:
— Том, мы должны рассказать о твоем диагнозе.
Тот нервно мотает головой, в очередной раз показывая, что не позволит сделать это.
— Ты ведь понимаешь, на кону твоя карьера. Карьера всех нас! Черт, это ведь не только твоя группа, Том! Я вложил в нее не меньше тебя, потратил на работу всю свою жизнь!
Папа делает паузу.
— А ребята? — продолжает он. — Подумай о них. Это вся их жизнь.
— Черт, — ругается Том и со стуком кладет руку на стол. — Черт.
— Мы не можем разрушить все. Не имеем права.
Сжав челюсти, Том несколько минут договаривается с самим собой.
— Ладно, — выплевывает он. — Ладно. Дай бог, это поможет, потому что если нет…
Папа перебивает:
— Гарантий нет, но мы должны попытаться. Сделать все возможное.
— Только ради вас всех. Только из-за этого, — говорит Том сквозь зубы. — И не забывай, что ты ставишь свою дочь под удар, разыгрывая из этого суда спектакль.
Они оба смотрят в мою сторону.
— Со мной все в порядке, — пожимаю я плечами. — Я хочу помочь. Все это началось из-за меня.
Довольно долго стоит тишина. Тема исчерпана, но есть и другая, волнующая нас троих ничуть не меньше.
— Я сделал Белинде предложение, — говорит Том.
На лице отца проскальзывает нечто похожее на отвращение.
— Я знаю.
— Она согласилась.
Папа кивает и молчит. Не дождавшись хоть какого-то ответа, Том продолжает:
— Билл, я не хотел всей той грязи, что произошла между нами. Думал поговорить с тобой, но не успел. Я, правда, давал обещание не приближаться к
