Две секунды после - Ксения Ладунка

Он не отвечает. Видя такое состояние и неспособность вести беседу, я решаю собрать его вещи. Когда начинаю складывать чемодан, Том, не меняясь в лице, окликает меня:

— Бельчонок…

Проходит мучительно долгое количество времени перед тем, как он договаривает:

— Зачем… ты это делаешь?

У меня сводит пальцы. Ему что никто не сказал, и теперь я должна сообщить обо всем? Черт возьми. Не смотря Тому в глаза, говорю:

— Мы едем домой. Тебе нужно лечиться.

Он слегка сводит брови.

— А как же… тур?

— Он… — запинаюсь я, — отменен.

— А, — безэмоционально отвечает Том, не меняясь в лице.

Мне так больно, что я готова заплакать. А вот он, похоже, ничего не чувствует: успокоительные, которыми его напичкали в больнице, все еще циркулируют в крови. И хорошо. Пусть он лучше будет таким, чем полностью сломленным последними новостями.

Когда на следующее утро мы вылетаем в Америку, Том склоняет голову мне на плечо и спит в кресле весь полет. Мой отец, которому по счастливой случайности нашлось место в нашем самолете, несколько часов подряд пьет виски. Я закрываю глаза, надеваю наушники и прижимаюсь щекой к затылку Тома, сделав вид, что тоже сплю. Не в моих силах видеть, как отец напивается.

В аэропорту меня, Тома и папу забирает машина — сразу в клинику в Сан-Франциско. Всю поездку отец нервно разговаривает по телефону: про провальный альбом, про отмену тура, про состояние Тома, про суд. Кто-то по ту сторону телефона очень недоволен тем, что происходит с группой. Отец до последнего всех защищает: эта группа и эта работа — то, на что он положил всю свою жизнь, и не один Том здесь теряет нечто важное. Но я знаю, что отец будет бороться до конца, несмотря ни на что, — в этом мы с ним похожи.

По приезде в клинику Том подписывает согласие на психиатрическое лечение, чтобы лечь в стационар. Отец просит врачей как можно скорее поставить его на ноги. Я так надеюсь, что Тому это поможет и не сделает хуже. Он не хотел в психушку и, если бы не был под таблетками, никогда добровольно там не остался.

Я не хочу ехать в пустую квартиру, а потому прошу у отца разрешение пожить у него. Он дает мне ключи и довозит до своего дома в Сан-Франциско, а сам отправляется в офис лейбла.

* * *

Через две недели Тому начинают отменять успокоительные, и отец назначает нам встречу с адвокатами прямо в больнице. Посещения в этой клинике свободные, можно прогуляться во дворе или посидеть в специально отведенной комнате. Мы располагаемся на улице на двух диванчиках. Я сажусь как можно ближе к Тому, и он прижимает меня к себе. Наконец-то ему лучше. В какой-то момент мне казалось, что он навсегда останется овощем, и это пугало до чертиков.

До этого момента никто не обсуждал с Томом дело, так что адвокат полностью обрисовывает ему ситуацию. Из его слов я понимаю, что отмазаться у нас не получится — причастность Тома доказали напрямую. Мою — нет, так что я просто должна буду рассказать, из-за чего разбила Скиффу голову.

— Том, послушай, — вздыхает отец, и по его глазам я вижу, что он уже успел выпить сегодня. — Во всей этой ситуации у нас пока только один выход, но он тебе не понравится.

Том нервно гладит меня по плечу. Папа продолжает:

— Мы должны приобщить к делу медицинское заключение о твоей болезни.

— Что, прости? — переспрашивает Том.

— Твое заболевание будет твоим оправданием.

— Нет, Билл, — Том мотает головой. — Нет, ни в коем случае. Я не хочу, чтобы кто-то об этом знал.

В беседу включается адвокат:

— Мистер Митчелл, к сожалению, это наш единственный вариант. В ином случае — нет других оправданий, почему вы так поступили.

Вздохнув, Том убирает от меня руку и трет лицо.

— Нет, что угодно, но не это. Моя болезнь — очень личное дело. Никто не должен о ней знать. — Он мотает головой. — Тогда… черт, я готов был убить его тогда за то, что он хотел сделать, что посмел тронуть ее… — Том кивает в мою сторону и обращается к папе: — Я даже не знаю, как остановился. Билл, ты должен меня понять!

Отец кивает.

— Да, Том. Понимаю.

Адвокат говорит:

— Безусловно, понять вас можно. Но в тот момент Стив уже был травмирован, получается, что это не самозащита, а причинение тяжкого вреда его здоровью. Вас в любом случае признают виновным, что бы вы не говорили.

— Должны же быть другие варианты! — взмахивает руками Том.

— Мистер Митчелл, вам могут дать тюремный срок, — вздыхает адвокат.

— Что?

— Поскольку вы уже были судимы… за автомобильную аварию в пьяном состоянии, вас признают человеком, повторно совершившим преступление.

Том сжимает зубы, и я вижу в его глазах промелькнувший страх. Хорошо помню эту аварию. Тогда его лишили водительских прав на пять лет и выписали огромный штраф.

— Ладно, — с трудом выдавливает он, — дальше.

Я кладу руку ему на плечо, успокаивающе поглаживая. Адвокат объясняет: мы предоставим сведения о заболевании, Том скажет, что в тот момент был не в себе. Никаким образом, конечно, не сможем доказать, что это, действительно, было так, но, вероятно, послужит смягчающим обстоятельством. У нас будет суд присяжных — остается только верить в то, что на них это подействует.

Отец и адвокат уходят, а я остаюсь, чтобы еще немного побыть с Томом. Обняв его за шею, тихо говорю:

— Как ты мог так запустить себя, Том?

Откинувшись на спинку дивана, он крепко прижимает меня к себе, гладит по спине, зарывшись носом в волосы.

— Мне казалось, все под контролем, — заглянув мне в глаза, продолжает он, — прости за случившееся.

Я качаю головой.

— У тебя был нервный срыв. Не извиняйся за это. Просто… Том, ты должен серьезнее следить за своим здоровьем.

Он отводит взгляд.

— Наверное, я так и не понял, что это болезнь, а не забава.

Я рассматриваю его усталое лицо, отекшее от огромных доз лекарства. Задумываюсь о том, как же много у нас общего. А ведь он говорил мне об этом когда-то, только я не верила. Теперь понимаю: нас тянет друг к другу, потому что мы, как отражение в зеркале, невероятно похожи.

— Иногда это доставляет тебе удовольствие, но неизбежно убивает. Том, я знаю, что такое зависимость и как тяжело с ней бороться.

Снова посмотрев мне в глаза, он проводит большим пальцем по моей щеке. Я прижимаюсь