Тадеуш Доленга-Мостович - Профессор Вильчур
– Нет, пан профессор. Я вообще не верю, что эта операция может быть успешной. Состояние больного, по моему мнению, безнадежно. Но…
Его прервали рыдания пани Добранецкой.
– Но, – продолжал он, – моя вера или неверие не могут повлиять на факт существования возможности спасти пациента. Профессор Колеман определил ее как один шанс из ста тысяч. Если пациент говорит, что убежден, что в случае проведения вами операции он может надеяться на этот единственный шанс, я думаю, вы не откажете. Я думаю, что вы не должны отказать.
Вильчур, несколько озадаченный, посмотрел ему прямо в глаза.
– Почему же вы думаете, что я не должен?
Кольский убежденно ответил:
– Потому что я был вашим учеником, пан профессор.
В комнате воцарилось молчание.
Не вызывало сомнения, что слова Кольского произвели на Вильчура большое впечатление. Он подошел к окну и всматривался в капли дождя, стекающие по темному стеклу. Красные задние огоньки автомобиля высвечивали забрызганный номер.
Не оборачиваясь, Вильчур сказал:
– Не будете ли вы так добры, панна Люция, собрать мой чемодан?
– Сейчас я приготовлю, – тихо ответила Люция.
Едва она успела закрыть за собой дверь, как услышала рыдания. Это пани Нина упала на колени перед Вильчуром.
– Спасибо, спасибо вам! – причитала она, пытаясь схватить его руку.
– Успокойтесь, успокойтесь, пожалуйста, – сказал дрогнувшим голосом Вильчур.
Он грустно улыбнулся и махнул рукой.
– Я прошу вас, встаньте.
Обращаясь к Кольскому, он указал полку на стене:
– Коллега, вы найдете там валериановые капли.
Кольский положил шляпу, которую все время держал в руках. Среди многих флаконов он нашел нужный, отсчитал тридцать капель, не спеша добавил в стакан воды из стоявшего на столе графина и подал пани Нине. Все это время Вильчур внимательно и пытливо присматривался к нему. Наконец положил ему руку на плечо и сказал:
– Вы действительно были моим учеником, и мне не стыдно за вас.
Кольский покраснел.
– Поверьте, пан профессор, я не заслужил такого высокого мнения о себе.
Вильчур, казалось, не слышал его слов, занятый своими мыслями. Это, должно быть, были очень тяжелые мысли: лоб профессора покрылся глубокими вертикальными складками. Он взглянул Кольскому прямо в глаза. В его пристальном взгляде читалось решение.
– Вы убедили меня, я поеду, но при одном условии.
Кольский несколько забеспокоился.
– Я полагаю, что пани Добранецкая согласится на любые условия.
– Да, да, – подтвердила Нина. Я сразу принимаю любые условия.
– Это условие только для пана и ни для кого другого.
– Для меня? – удивился Кольский.
– Да. И я еще раз подчеркиваю, что это условие исключительно для вас.
– Я слушаю вас, пан профессор.
– Так вот, на время моего пребывания в Варшаве вы, коллега, останетесь здесь. Я не могу бросить, и вы это сами должны понимать, моих пациентов. Доктор Каньская не хирург, а здесь много случаев, где необходима срочная помощь хирурга, поэтому вы останетесь здесь до моего возвращения.
Кольский стоял бледный как полотно. Неожиданное предложение Вильчура свалилось на него как безграничное счастье, которое он не осмеливался нарисовать в своём воображении. Остаться здесь, быть вместе с Люцией, видеть ее каждый день, работать вместе, как прежде в Варшаве… Даже в самых смелых своих желаниях он не заходил так далеко. Он уже хотел было ответить, что соглашается на условие профессора, но его вдруг остановила мысль: как воспримет это Люция? Не увидит ли она в этом какую-то хитрость, не примет ли его как незваного гостя… Особенно после того, что он услышал из ее уст в ответ на просьбу Добранецкой? Из ее слов он мог сделать вывод, что она относит его к числу врагов профессора, которых считала и своими врагами. Таким образом, радость пребывания рядом может обернуться невыносимой пыткой для обоих.
– Не знаю, – начал он неуверенно, – не знаю, пан профессор, могу ли я позволить себе остаться.
– Почему?
– В Варшаве у меня много работы. Больница переполнена… Кроме того, частные пациенты.
– Но вы ведь должны были оставить их на попечение кого-нибудь из врачей.
– Да… Но в клинике… Доктор Ранцевич освободил меня только на двое суток.
Вильчур смотрел на него изучающе.
– Коллега, я думаю, что в сложившейся ситуации это не может быть аргументом, с которым следовало бы считаться.
– Конечно, – невнятно проговорил Кольский. – Однако, с другой стороны…
– Я не хочу оказывать на вас давление. Я не думаю, что ваше пребывание здесь было бы для вас так неприятно. Мне известно со слов доктора Каньской, что в своих письмах вы неоднократно выражали желание навестить нас. Во всяком случае я не могу отменить свое решение, поэтому вы должны подумать.
– Но ведь здесь не о чем говорить! – пани Добранецкая вскочила со стула. – Конечно, доктор Кольский останется. С Ранцевичем я все улажу сама. Было бы чем-то неправдоподобным, если бы Ранцевич высказал какие-нибудь претензии по этому поводу. Я не понимаю, почему вы возражаете. Не понимаю еще и потому, что я знаю, как вам нравится…
– Я согласен, – быстро прервал ее Кольский, – останусь до вашего возвращения.
– Вот и все в порядке, – усмехнулся Вильчур. – Неудобства здесь не слишком страшные. Вы будете жить в моей комнате. И прошу вас, пользуйтесь всем, что вам понадобится, ведь вы не взяли с собой всего необходимого.
Кольский кивнул головой.
– Я вовсе ничего не взял.
– Значит, дайте мне свой варшавский телефон, и сразу по приезде я позвоню, чтобы вам выслали все необходимое.
– Я все это организую сама, – вмешалась Добранецкая.
– Вам не повредит также, коллега, познакомиться с местными условиями и людьми. Просто короткий отпуск, хотя погода неподходящая.
Подумав, Кольский сказал:
– Я хотел бы попросить пана профессора только об одном…
– Я слушаю.
– Я хотел бы, чтобы вы… чтобы вы объяснили панне Люции, что инициатива исходила от вас и что это было вашим условием при отъезде в Варшаву.
Вильчур ответил несколько озадаченный:
– Разумеется, я могу это сказать.
Пани Добранецкая нетерпеливо посматривала на часы.
– Я очень боюсь, как бы нам не опоздать на самолет. Вместо дорог какое-то месиво, поэтому я бы хотела выехать как можно быстрее, если вы, пан профессор, смогли бы.
Вильчур кивнул головой.
– Сейчас оденусь. Через десять минут я буду готов.
Он вошел в свою комнату, где Люция уже заканчивала складывать его вещи, и помог ей закрыть чемодан.
