Семья для чемпиона - Алекс Коваль
– Да, знаю…
– У него сегодня до семи тренировка, напиши ему, что мы заберем. Давайте-ка уже заканчивать дурью маяться. Возвращайтесь домой. Мне тут без вас хреново.
– Кстати, об этом… – вздыхает и понижает голос до пугливого шепота Птичка. – Я хочу ему сегодня все рассказать. Про причинно-следственные связи и Гордея, – хмыкает нарочито бодро, но ее глаза врать не умеют – в них застыла легкая паника. – Думаю, сейчас самое время. Раз уж он вернулся в нашу жизнь, хоть и эфемерно, ребенку надо знать правду. Лучше ему расскажу все я. Чем какой-нибудь пост в соцсети.
– Логично. И сильно. Решиться на такое – сильно. Ты молодец.
– Н-да… и мне очень нужна твоя помощь, Яр. Одна боюсь. Не справлюсь.
– Не вопрос. Я рядом. И сегодня, и всегда.
Ава кивает:
– Спасибо, – льнет, прижимается, словно в поисках молчаливой поддержки. И я даю ей ее. Всю без остатка. Обнимаю так, чтобы она поняла: хоть звезды, хоть луну – все для нее. Без исключения. Распускаю ее нелепый пучок и прохожусь ладонью по волосам. Глажу. В макушку целую. А у самого в душе мясорубка. Покоя не дает вопрос, родившийся не день и не два назад. Давно. Еще в командировке. Тема, которая у нас каким-то образом ни разу не поднималась, хотя как по мне – очевидная и лишь дело времени.
Времени, которое пришло.
Решаюсь. Воздуха в легкие побольше набираю, как перед прыжком с парашютом – для смелости, и спрашиваю, стараясь сильно интонациями не напирать:
– Ава, у Димы в свидетельстве о рождении Гордей значится отцом?
Птичка вскидывает взгляд. Шарит глазами по моему лицу, будто в попытке убедиться, что я не шучу. А я, блин, не шучу! Для меня это и правда важно. Надеюсь, именно это она и считывает. Потому что растерянно выдает:
– Н-нет. Прочерк. А почему ты спрашиваешь?
– Мы, конечно, обсудим это с ним. Он уже парень взрослый и должен сам принять решение, но… – откашливаюсь, чувствуя, как поднимается и выползают из закромов обычно мне не свойственные волнение и мандраж, – если ты не против, я хотел бы официально признать его своим. Запустить процесс усыновления. Может, это и глупо. Куча бюрократической лабуды и бумажной волокиты, но Димка для меня как родной. Хочу сделать все правильно и по закону. Да и в будущем, – улыбаюсь, – я надеюсь, у нас будут дети, и я не хочу, чтобы он чувствовал себя хоть в чем-то ущемленным.
Пальчики на моих плечах судорожно сжимаются, впиваясь ноготками в кожу. Глаза Птички стремительно краснеют и увлажняются. Дыхание учащается, отчего крылья ее носа начинают трепетать. Она губы поджимает. Моя сильная девочка держится до последнего даже там, где держаться вовсе не надо. Сипит тихонько:
– Ты… ты уверен?
– Более чем.
– Отцовство – это не на день, месяц или год. Оно не имеет срока давности. Мало ли что станет с нами и нашими отношениями. Всякое бывает. Это жизнь. Она не стоит на месте. А стать отцом – значит гарантированно связать себя с ребенком навсегда, Яр…
– Ты сейчас меня убеждаешь или себя? Боишься быть связанной со мной не только свидетельством о браке, но еще и ребенком? – подшучиваю.
Аве не смешно.
– Не боюсь. Просто не хочу, чтобы ты однажды пожалел.
– Поверь, мне есть о чем жалеть в этой жизни. Но две вещи, которые точно никогда не попадут в этот список: предложение тебе и усыновление Димки. Если ты переживаешь, успокойся, я полностью отдаю отчет своим словам и действиям.
Ава кивает и зажмуривается. Лбом мне в подбородок упирается. Молчит.
Я выдерживаю ровно десять секунд тишины и все-таки интересуюсь:
– Полагаю, твое молчание – это «да»?
– Это твое взвешенное решение Яр. И я сомневаюсь, что тебе реально нужно мое одобрение. Будем честны, – улыбается сквозь слезы. – Но просто знай, что для меня это важно и ценно. Дороже, чем признание в любви и предложение руки и сердца. И я тебя… ну… нет, знаешь, не люблю. Это что-то гораздо больше и сильнее, Ремизов. Слов таких нет. Не придумали еще. Я тобой живу, дышу, и как по-другому, уже не представляю и представлять не хочу.
– Иди сюда, – обнимаю.
Так и стоим. Просто вместе, просто молчим. Оба перевариваем. Пока кофемашина отрывистым сигналом не сообщает о готовности моего кофе. А чайник не закипает по второму кругу. Только тогда Птичка шепчет куда-то мне в район кадыка:
– Какое-то у нас сопливо-серьезное получилось утро.
– Ну не утро уже, а обед…
Смеется, шмыгая носом:
– Давай за стол. Будем завтракать, пока все окончательно не остыло.
– Слушаюсь и повинуюсь, – клюю ее в щечку. – Ты кофе? – разжимаю объятия.
– Чай. Зеленый с лимоном.
– Будет сделано.
Суетимся рука об руку. На стол накрываем. Завтракаем. То болтаем, то смеемся, то молча столовыми приборами орудуем, переглядываясь время от времени.
Птичка загрузилась. Думает постоянно. Вертит и крутит что-то в своей милой головушке. Хоть и старается мне этого не показывать, но до сих пор беспокоится. От того, что сын не позвонил, дергается немного. Чаще обычного телефон проверяет. Задумавшись, периодически пропускает мои слова мимо ушек своих. На взводе вся. Я не придумываю ничего лучше, кроме как после завтрака затащить ее в наш персональный спортзал. Заставить размяться и хорошенько поколошматить грушу.
Только тогда Ава ловит дзен. Чуть успокаивается и отпускает себя. К концу даже начинает искренне балдеть от процесса. Несмотря на то что все ее движения и удары до ужаса нелепые, с азартом долбит кулачками в перчатках по снаряду со злостью и остервенением. Выпуская излишки энергии.
Удар.
Удар.
Еще удар.
Я стою в сторонке и пытаюсь сильно не глазеть на ее попку, обтянутую черными легинсами. Спортивный топ еще этот! Стараюсь не лезть со своими пошлыми фантазиями и непристойными предложениями. Но когда Птичка, в очередной раз от души припечатав по груше и запыхавшись, оборачивается с улыбкой от уха до уха, ломаюсь. Да гори оно в аду, мое терпение! Сгребаю ее, закидываю на плечо и утаскиваю в спальню.
– Оу, эй! Яр, ты чего? – болтает ножками женушка, повиснув у меня на плече. – Мы куда?
– Продолжим в спальне. Будем качать твою сердечную мышцу.
– Секс – это не спорт!
– Поверь, родная, кардиотренировки не менее важны. Это я тебе как профессиональный спортсмен говорю.
Птичка взрывается тихим смехом. Но, когда я заваливаю ее на кровать и набрасываюсь с поцелуями, лапая везде, куда добираются мои жадные до ее тела руки, и не
