Музыка льда. Осколки - Анна Беляева
— Ты не боишься, что она у нас умрет после этой короткой? — шепчет Илья в ухо Домбровской.
Вика усмехается:
— Я боюсь, что она умрет до того, как закончит. Если это произойдет, она себе никогда не простит.
— А если не произойдет? — интересуется Ландау, подразумевая, что произвольную в таком состоянии выкатать все равно нереально.
Виктория поворачивает голову и тихо говорит:
— А если не произойдет, то вечером, после всех мучений проката, мы с тобой поедем продавать душу дьяволу. Точнее я поеду продавать, а ты будешь следить, чтобы продана была только душа и только один раз.
Ответ непонятный, но уточнений и пояснений, похоже, не будет.
****
Вечер и впрямь мудренее утра. Маша серо-белая, но стоит на ногах, дышит нашатырным спиртом. Его запахом теперь пропитался весь штаб. Почти не падает с ног после разминки. Виктория черная. Черные брюки, черная мешковатая кофта под черным всегда элегантным пальто. И ледяное лицо, на котором темные, морозные в черноту, от усталости как дно океана, в котором нет ни капли солнечного света, глаза.
Не бывает простых прокатов. Ерунда все это. Даже на тренировках каждый прогон, а у Домбровской в среднем полноценных прокатов в неделю почти вдвое больше, чем у других тренеров, так вот даже обычный тренировочный прогон — стресс для спортсменов и стресс для тренеров. Т видишь программу целиком. Она тебе всегда не нравится. Не потому что сама по себе плоха, хотя и это временами бросается в глаза, а потому что всегда неидеальна. идеала не бывает в принципе, бывает хорошо и очень хорошо, а идеал — недосягаем. Обычно даже “хорошо” наступает к середине сезона. Все, что до этого — приемлемо.
И еще в каждом большом прогоне сидит страз травмы. Он, конечно, возможен и в другое время, на любом элементе, в любой момент, но настигает холодным огнем, когда смотришь, как спортсмен пытается вписаться в музыку, из неудобных положений, в неудобные моменты, и нет возможности остановиться, попробовать еще раз, отказаться. На боевом прокате ведь этой возможности тоже не будет. Надо учиться. Надо рисковать на тренировках. И потом рисковать при прокате. Больше никак.
И так они входят на вои битвы и надеются на опыт, везение, бога и спортивных богов, которые будут благосклонны и в этот раз. Пусть и сегодня повезет. Сегодня нужнее, чем обычно.
В короткой нет четверных. И впервые это хорошо. У Маши нет акселя в 3,5. И это тоже хорошо впервые. Квадистка с программой без ультра-си — это сейчас гарантия того, что совсем ужасно не будет. Пусть не гарантия, но хотя бы надежда.
Перед первыми тактами музыки Маша дышит. С началом мелодии — дышит, ожидая миг первого движения. Пытается найти мышцам хоть сколько-то кислорода. Виктория стоит монолитом у бортика, и вокруг нее вибрирует энергия такой силы, что раскидывает мужчин в стороны. Они оба ей сейчас мешают. Мешают держать эту девочку своим взглядом. Неотрывным. Гипнотическим. Осязаемым физически.
Каждый раз ее спортсмены цепляются за глаза тренера, когда что-то идет не так, в надежде поймать силу, веру, стойкость. Сегодня все это нужно резонанснее, больше, сильнее, чем обычно, потому что грядет беда и боль, трагедия так близко, что ближе не бывает.
Синеющие губы заметны уже перед первым прыжком, когда впереди почти вся программа. Что держит спортсменку надо льдом и дает силы набирать скорость, вращаться, прыгать, известно одному богу, Маше и женщине за бортиком, не отрывающей взгляда от девушки на льду.
Во время короткой ласточки янтарные глаза зацепляются за зеленые и питаются, питаются, питаются энергией непроницаемой женщины в черном. Воздуха нет совсем, легкие работают вхолостую, когда начинается вращение. Тело мучительно устало, Тело неуправляемо. Все, что остается — это характер. Именно он заставляет руки, которых не чувствуешь, найти конек и зацепиться в кольцо, а потом мучительно тянуть себя вверх.
Где-то за спиной Виктории стонет при виде умирающего и нечеловеческими силами спасенного вращения Ландау, нервно топчется Григорьев. Силы отданы туда, на лед. Домбровская совершенно не замечает того, что происходит вокруг и, попытайся кто-то отвлечь ее от спортсменки на льду, пожалуй, может убить. Она видит только, как смерть элемента перерождается в жизнь и рост.
Максимова заканчивает финальную дорожку. Виктория ослабляет внимание и почти тут же чувствует, как с двух сторон приближается поддержка. На последнем аккорде она откидывается спиной на плечо Ильи, и от глаз проступает возраст, который только обостряет слишком контрастный макияж. Холодная маска на лице скрывает большую часть чувств, оставляя одни глаза. Глаза древней мудрой старухи, которым сотни лет.
Маша едва перебирает ногами. Какое счастье, что лед скользкий. Обычно они упоминают это качество их рабочей поверхности лишь в отрицательном смысле, как создающую неприятности непредсказуемость, но сейчас скользкая гладь — подарок. Маша доберется сама до бортика. И, едва дойдя до калитки, падает на грудь Домбровской. Последний шаг со льда они делают вместе. Неразрывные, как всю эту ужасную длинную короткую программу. Фигуристка все время коротко вдыхает-вдыхает-вдыхает из своего тренера такой необходимый воздух и силу. Тренер, держа плотно девушку, грудью в грудь, длинно выдыхает свою силу, чтобы дать ей дойти несколько метров до места ожидания оценок. Никто не знает, есть ли у Вики эта сила, но, даже если нет, она ее отдаст девушке, дышащей судорожно в ее ребра.
Конечно, Домбровская сделает формальную часть своей работы: задаст вопрос о снятии с произвольной. Ну, теперь-то Маша обязана понять, что она ее не докатает до конца. Маша, может, и понимает. Но непреклонное ”нет” остается все тем же. А это значит, нужно уложить ребенка отдыхать и ехать за его мечтой, чего бы та мечта ни стоила им всем в конце концов.
Они выходят в вечерний мороз Красноярска. Город переливается снежными искрами под светом фонарей, пока команда бредет к шаттлу, увозящему спортсменов и тренеров в гостиницу. Маша похожа на себя саму. Отдаленно. Но она хотя бы дышит. Никогда никто из взрослых уже не забудет лицо девушки, которой не хватало вдоха. И никто из них не хочет повторения этого, а оно неизбежно.
Илья молчалив. Миша неожиданно говорлив. Вика задумчива. И только спортсмен веселы, даже те, кто видел умирание
