Музыка льда. Осколки - Анна Беляева
Мы были там, где, выйдя в новый круг, кончалась лестница…
То, что делает Ландау — вообще-то, банальное подглядывание и ничем не мотивированное любопытство, но он все равно наблюдает, не отрываясь. И даже подходит чуть ближе к низкому креслу в холле, где ждет Викторию. В кресле сидит Мила. У нее в руках большой планшет. На планшете запись ее собственного показательного номера, сделанная на сегодняшней тренировке для приглашенных гостей чемпионата. Музыку Илья не слышит, но он и так знает, под какую песню будет кататься Леонова. Отдельные связки он успел посмотреть на тренировках, а вот целиком программу только сейчас на планшете.
Удивительно сильный и нежный номер, построенный весь на плавных скольжениях и сходный с полетом большой сильной птицы. Такую программу могла придумать только Вика, стиль виден в каждом движении. Но так, как ее исполняет Мила, пожалуй, вряд ли кто-то еще мог бы. Чисто и точно, не разрушая замысла создателя ни в одном жесте. У них хорошие спортсмены. В каждом есть стиль и свой взгляд на фигурное катание, но Леонова на сто процентов творение Домбровской, напитанная ею как губка.
Илья, конечно, видит в программе больше, чем обыватель, от этого у него щемит сердце красотой постановки и исполнения, но даже он не понимает до конца всей глубины того, что создается на льду. И это тоже тревожит, но совсем иначе, так беспокоит мысль, что есть в чувствах дорогого тебе человека места, куда даже ты не попадешь никогда. А Мила туда попадает, там обитает, этим и в этом живет. Есть что-то, в чем Леонова навсегда ближе его Эр. И это не изменить. Слишком долго они были вместе, слишком многим пересеклись и переопылились, слишком многое знают друг о друге, даже не произнося вслух это знание никогда не оформляя его в мысли. Долгое слияние учителя и ученика, изменение друг о друга и друг другом.
— А вам, Илья Сергеевич, никто не говорил, что подглядывать нехорошо? — вдруг раздается снизу голос фигуристки. Ландау и не заметил, что подошел почти вплотную, настолько увлекся ее катанием.
Наверное, в другое время Илья бы смутился этими словами, но сейчас он слишком раздерган состоянием Максимовой, слишком многое пережил во время короткой программы, видя, как неумолимой опорой стояла Виктория и тонко настроенным приемником на нее жила на льду Маша. Сейчас, когда он смотрит в планшете на плавное широкое скольжение Милы, хореограф просто не может скрывать то, чего он совершенно не мог понять в постолимпийском разладе этих двоих..
— Вы ведь по-настоящему близкие люди. Такое чувствование у кровных родственников и то не найдешь. Я видел вас четыре года до, я вижу вас сейчас. И это всегда было больше, чем тренер и спортсмен. Ведь ты же ее даже любила, я не знаю, и любишь, наверное! Как же ты могла поступить с ней так жестоко и безразлично? Неужели это “золото” олимпиады стоило того, чтобы ее настолько больно и долго наказывать?
У Милы есть, что ответить этому лезущему не в свое дело и не в свои отношения человеку. По крайней мере сейчас и для него — точно есть. Но прямо по направлению к ним идет Виктория Робертовна, а значит ответ имеет смысл отложить на будущее. Она лишь бросает злой взгляд по адресу хореографа и снова углубляется в очередной просмотр программы.
Вика почти невесомо потрепала Милку по макушке, заглянула в планшет и заметила:
— О! Отсняли. Сейчас посмотрим вместе, — тут же обернулась к Илье и протянула ключи от каршерингового авто, — Я поставила на прогрев. У нас минут пять-семь.
— Я за водителя? — удивился Ландау, — Почему?
— Виктория Робертовна плутает в незнакомых местах, — улыбнулась Мила.
У ее тренера был тот самый чисто женский пространственный кретинизм, который полностью не искоренялся никакими навигаторами. Обычно это ровно ничему не мешало, но если приходилось пускаться в путешествия по новым местам, Домбровская нервничала и предпочитала сама не садиться за руль. Эта особенность никогда и нигде не озвучивалась, но за десяток с лишком лет чего только не узнаешь о человеке.
Втроем они снова углубились в просмотр “Нежности”. Мила отдала один наушник Виктории, но та тут же передала его Ландау. Ей нужен был сторонний взгляд. А сама она и без того отлично помнила все акценты по мелодии.
Указания на технические огрехи, проводимые из-за спины Леоновой сменялись короткими профессиональными консультациями у нее над головой. Практически все время Вика либо склонялась через спинку кресла почти вплотную приближая свое лицо к лицу девушки, разглядывая детали, либо придерживала ее ладонью за плечо, пока разговаривала с Ильей.
В чем Ландау был прав, так в том, что они с Викторией Робертовной и впрямь близкие люди. Что тренер не знала про нее? Да практически все знала. Тренер вообще знает очень много о своих спортсменах: от размера одежды и обуви, включая, простите трусы и бюстгальтеры до всех болячек и цикла месячных. И, конечно, кто и что ест, пьет, какие фильмы смотрит, о чем мечтает и даже, успел ли влюбиться. Рано или поздно тренер узнает обо всем. И чаще всего в этих знаниях нет ничего, кроме утилитарной необходимости полноценно работать со спортсменом.
Что знала Мила о своей любимой Вике? Знала размер обуви. Это нетрудно. И что каблук не носит, комплексует из-за роста — знала. Теперь могла прикинуть размер одежды, когда надевала ее пальто, утопая в нем. Знала, что между белым и красным вином Домбровская предпочитает красное. Знала, что любит романтические комедии с такой же как она сама солнечной и Мег Райан.
Чего Леонова никогда не знала — как ее тренер плачет или пугается. Вообще, чего боится эта хрупкая и сильная женщина? От чего она страдает? Что ее ранит? Эти вопросы никогда не возникали. Ведь это Виктория Робертовна. Всегда собранная, сильная, разумная, бесстрашная и прекрасная. Она просто не бывает другой.
Рассказывая о замечательной атмосфере внутри американской команды, разве думала Мила, что это может смертельно ранить жестокую и красивую
