Высшая степень обиды (СИ) - Шатохина Тамара

Но что случилось, то случилось – это наука и для меня тоже. А может быть – в первую очередь для меня. Я взглянула на часы – меня уже ждали дома, чтобы отметить настоящее начало моей работы – боевое крещение сегодняшним приемом.

Что касается колье, сначала я хотела посоветоваться с мамой. Но Виктору все-таки рассказать придется. Вместе и решим, как быть.

Поглядывая на часы в ожидании такси, я представляла, как скоро войду в квартиру, а навстречу обязательно выбежит Гриша, разведет ручками, как он любит, и расстроено скажет:

– Снова не мама…

Но с каждым разом он говорит это со все меньшим огорчением. А еще охотно идет ко мне на руки и сам цепляется на прогулке за палец Усольцева, а особенно любит своих будущих братьев. Сегодня они в увольнении и уже пришли, наверное, проводив своих девочек. Приехала мама. Это означало только то, что она поддерживает с папой мирные родственные отношения. И наверное, это предел того, на что она может пойти. То слово – «мечта», оно не просто ранило, а что-то убило в ней и, к сожалению – безвозвратно. Я не лезла к ним, надеясь все-таки на лучшее.

При каждой встрече с мужем я подпитывала и латала наши отношения, он – тоже. Мы расстаемся с большим сожалением, часто пишем и звоним друг другу, но по прошлому опыту я знаю, что когда он будет рядом, страсти эти поутихнут. Меня это устраивает – нельзя гореть постоянно. И совсем не хочется быть дурной пантерой – это выматывает и меня тоже. Мечтается о надежном и удобном спокойствии, а может это говорит во мне «умный» возраст? Или я уже достаточно повысила свою самооценку, переосмыслила что-то в жизни и чему-то, наконец, научилась? Я все чаще ловлю себя на том, что хочется быть ласковой кошкой, а еще хочется свой кошкин дом, и Усольцев обещал его мне.

Но и он, и я отлично знаем, что дурная дикая животина просто спряталась глубоко внутри меня и лучше не дразнить ее, а потихоньку гладить по шерстке.

Глава 44

Март… апрель... Все окончательно решилось тогда – в отпуск Усольцева... Определилось и разложилось по полочкам.

В просьбе оставить пока Гришу у бабушки Томы навстречу нам пошли сравнительно легко – других вариантов в лице хоть каких-то родственников просто не существовало, а свои намерения мы озвучили достаточно решительно. И город был небольшим – нашу маму, да и Свету многие знали. Патронат-форма, когда ребенок формально числится в детском учреждении, но имеет возможность воспитываться в семье, всех устроила.

А еще перед процедурой усыновления было предусмотрено общение с педагогом и психологом в школе приемных родителей, которую мы стали посещать во время отпуска Усольцева. Вот тогда и отпали многие вопросы, которые я себе задавала. А еще выяснилось, что у Гриши сейчас не просто трудное время, но и сложный возрастной период – самый первый переходный, когда раннее детство сменяется детством более осознанным. В это время психика очень уязвима, потому что основным двигателем развития становится сознание, а не инстинкты. Дети уже способны испытывать разочарование, обиду, стыд, грусть…

А Гриша грустил… грустил по своей маме. Психолог посоветовала рассказать о ее смерти как можно скорее, привела разумные доводы… Сделать это должен был самый близкий для Гриши человек. Это была бабушка Тома – на тот момент ни я, ни Виктор считаться такими еще не могли. Хорошо, что вообще оказались рядом, когда после очередного вопроса про Свету мама тяжело вздохнула, посадила мальчика к себе на колени и стала рассказывать…

О том, что люди вначале живут здесь, рядом с нами, а потом – на небе. Кто-то уходит туда раньше, а кто-то позже… мама Света уже там и к нам больше не вернется. Не потому, что не хочет – просто так положено. Нет… сейчас к ней нельзя – нужно еще многое сделать, чтобы ее порадовать – вырасти, стать сильным и умным… вырастить своих деток и даже внуков, и только потом…

Плакали и мама и Гриша. И я тоже, потому что он развел ручками и растеряно спросил у нас:

– И никак…?

Мы печально кивнули – никак… только так.

Психолог говорила, что могут быть крики и слезы, но это не страшно – намного хуже, когда ребенок замыкается в себе. Я помнила это, и мама будто бы нашла правильные слова, и все равно…. Хотелось обнять, пожалеть… Усольцев же просто вышел и стоял на крыльце, глядя на заснеженную Таю.

Спасением для Гриши стал он. Это было странно и удивительно, но опять нам объяснили – Виктору не пришлось никого вытеснять и подменять в сознании ребенка. Он просто занял пустовавшую нишу, частично восполнив собой Гришину утрату и став для него давно желанным папой. Мальчик потянулся к нему, и Виктор отнесся к этому с ответственностью и пониманием. А я немного завидовала – с того самого дня, как он предложил себя в качестве папы, Гриша стал звать его папой. А я была Зоя…

Должно было пройти какое-то время, пока я стану очень нужной ему. Психолог обещала, что оно обязательно настанет. И что просто мужская ответственность и принятие внезапно проснувшейся у меня потребности в материнстве, в какой-то момент или же постепенно перерастут у Усольцева в настоящую отцовскую любовь к Грише. Потому что он открыт для нее. Мотивация при решении об усыновлении важна, но главным была именно эта готовность, которую психолог в нем увидела.

– Гриша обязательно подберет ключик к сердцу папы. Мальчик как нельзя лучше вписывается в вашу эпоху… перемен, – обещала она.

Ключиком к сердцу Усольцева стала Гришкина сбитая коленка. А, скорее – тихое детское мужество, если такое определение вообще возможно.

Существовала в природе мистика или нет? Я склонялась к тому, что она все-таки есть – в таких вот необъяснимых совпадениях и даже мелком стечении обстоятельств. И моя способность попадать не в то время не в то место яркая иллюстрация тому – надо же было оказаться возле той беседки, а потом – и в той палате. И неизвестно вообще – к худу это случилось или к добру? Потому что в обоих случаях дальше следовал крутейший жизненный поворот, а за ним, после череды испытаний – все-таки счастье, в чем-то даже более полное, чем до этого. И лучше бы такое добро да без худа, но раз уж в этой жизни за все нужно платить…

И коленка эта тоже… Кто мог знать, что сердце сильного, много повидавшего в жизни мужчины дрогнет и распахнется навстречу ребенку вот так – в обстоятельствах, почти один в один повторяющих случай из жизни нашей же семьи.

Я выглянула из кухни, услыхав, как громко хлопнула входная дверь. Вышел из своей комнаты папа. И мы услышали растерянный детский лепет пополам со всхлипами:

– Папа… жалко, да? До слезок?

В прихожей Усольцев держал на руках и прижимал к себе Гришу. Увидел меня, мотнул головой, будто отрицая случившееся и просипел:

– Не уследил… Что сейчас делать, Зоя?

С Гришкиной коленки, стесанной об асфальт, капала кровь... Что-то будто пробежало изнутри по животу, пробрало холодом… Вспышкой памяти – орущий от страха и боли Ромка, леденящий ступор, мое глупое истеричное хихиканье, которому я до сих пор не могла найти объяснения. А тут сейчас – потерянный Усольцев с виноватыми глазами и Гриша, шмыгающий носом и вытирающий кулачком глазки себе и заодно – ему. Виктор послушно прикрывал их, не мешая...

– Геройские моряки лечат себя сами, – дрогнувшим голосом повторила я слова Паши, – пошли-ка в ванную, ребята.

Дальше я промыла ссадину теплой кипяченой водой, протерла вокруг ваткой, подробно объясняя, что и для чего делаю – как Паша в свое время. А потом Гриша сам мужественно лил на ранку перекись, морщась от боли и тихо плача. А Усольцев смотрел на это, и на его лице было то же самое выражение – один в один, только без слез. Сам он, похоже, не замечал и не осознавал этого, нечаянно отзеркаливая Гришины эмоции. Потом, уже когда мы пили чай с булочкой, смазанной маслом и абрикосовым вареньем, а обширная ранка на детской коленке подсыхала, он признался ему:

– Я испугался больше, чем ты, Гриша. И растерялся. А еще я… сильно рад, что ты у нас такой смелый.