Ольга Тартынская - Хотеть не вредно!
У меня даже нет слов, я только взглядом могу выразить свое недоумение: чего же мы ждем? Швецов набирает номер и подает мне трубку. Господи, сделай так, чтобы он еще не уехал! Гудок, какое счастье! Еще и еще. Я сейчас умру от разрыва сердца, слушая это равнодушное гудение. Щелчок и резкий голос Бориса:
— Да.
Я ничего не могу произнести. Протягиваю трубку Швецову.
— Борь, ты где? На Ярославском? Подожди, тут с тобой говорить хотят.
Отступать некуда, я беру трубку.
— Это я. Приехала к тебе, а дом закрыт. Ставни. Снег идет, я сижу на крыльце, — горло перехватывает, я чувствую, что вот-вот зарыдаю. — Приезжай, а?
В трубке молчание. Это так страшно, что я начинаю трястись.
— Я насовсе-ем приехала, думала, ты меня жде-ешь, — я уже вою в голос, не стесняясь Швецова, который, матюгнувшись, вышел из кабинета.
Наконец, я слышу тихий голос Бориса:
— Я ждал. Ждал в субботу, потом еще два дня. Решил, что все, это конец. У меня билет на поезд. Через два часа уходит. "Москва-Владивосток".
Если бы он был здесь, в кабинете, я рухнула бы на колени. А так могу только рыдать в трубку:
— Не уезжай, я прошу тебя. Я все сделаю, чтобы нам было хорошо. Прости меня, я опоздала, но я приехала же, приехала…
— Не плачь. Не надо, — он помолчал. — Отправляйся домой.
Я вою сильнее:
— Я не хочу-у домой, я хочу к тебе-е!
— Дурочка, — в его голосе вдруг слышится нежность, от которой рыдания мои усиливаются, — я и говорю, отправляйся домой. К нам домой. Я приеду скоро.
И он отключился.
Я еще по инерции всхлипываю, когда Швецов входит в кабинет и кладет трубку на рычаг.
— Он мог уехать! Опоздай я на два часа и все! — эта мысль доконала меня, отняв последние силы.
— Уехал бы, это точно.
Швецов, видно, тоже испереживался. Он достал из сейфа бутылку коньяка и две широкие толстостенные рюмки, плеснул на донышко каждой темно-коричневой жидкости и сунул одну мне. Свою он опрокинул в рот одним махом и еще налил. Я тоже выпила сразу и подставила еще. Мы молча сидели и хлебали коньяк, как чай, в каком-то отупении. Когда уже половина бутылки перелилась в наши желудки, Швецов решился спросить:
— Ну что, вернется сюда или ты поедешь в Москву?
Я многозначительно кивнула головой.
— Не понял.
Я по-идиотски рассмеялась над ним и ответила:
— Вернется сюда, домой! Неужели не понятно?
Я попыталась встать, но ноги почему-то опять не слушались, только теперь по другой причине.
— Э-э-э, мать, придется тебя доставлять почтой!
Я совсем плохо соображала, еще бы: на голодный желудок такую дозу коньяка!
— Вот умру, что ты тогда скажешь Зилову? — перефразировала я кого-то симпатичного, но кого, вспомнить уже не могла.
Швецов, кажется, вызвал водителя. Тот проводил меня до машины и усадил на заднее сиденье. Дальше помнится крайне смутно. Приехали и долго не могли открыть замок. Я ждала рядом с машиной, уже темнело, падал снег. Выскочила Валя в куртке, накинутой на плечи. Ей удалось совладать с ржавым замком. Водитель не стал входить в дом, попрощался и уехал. Валя быстро все поняла. Я думала, она совсем ушла, и уже прикорнула было на диване, не раздеваясь. Валя вернулась, притащив магнитофон и гитару.
— Мне все это без надобности, на гитаре не играю, — пожав плечами, сказала она. — Ты бы разделась, Ань.
— Холодно.
— Хочешь, затоплю?
— Боря приедет и затопит, — не соглашаюсь я.
Валя еще немного потопталась и пробормотала:
— Ну да, а то еще уснешь и, не дай Бог…
Она не закончила фразу и вышла. Я все же надумала снять пальто и шаль, стащить ботинки. Первая часть действа прошла благополучно, а вот со шнуровкой на ботинках пришлось попыхтеть. Я дважды сваливалась с дивана, прежде чем добилась результата. Уснуть, оставив все, как есть, мне мешала мысль, что приедет Борис и обнаружит меня в полуразобранном состоянии. Героическим усилием я завершила раздевание и облегченно свалилась в постель, уже не чувствуя ни холода, ни угрызений совести.
Проснулась я поздно ночью оттого, что кто-то громко разговаривал в комнате. Я боялась поверить, но это был голос Бориса. Сквозь шум в собственной голове я пыталась понять, с кем же он говорит.
— Сколько там у вас? Девять утра? Понятно. Значит, бежишь на работу? Ладно, не опаздывай, в следующий раз позвоним. Ну, как я тебе ее позову, если она спит — не добудишься?
— Я не сплю, если речь обо мне, конечно, — еле откашлявшись, подаю слабый голос.
— Подожди, кажется, проснулась. Даю!
Я беру мобильник и с недоумением слышу незнакомый, чуть сипловатый мужской голос:
— Привет москвичам! Не узнаешь, что ли?
— Нет, как-то совсем не узнаю…
— А поближе узнаешь — подальше пошлешь! — захихикали в трубке.
Меня вдруг пронзило, и я заорала:
— Колобоша, ты?! Сашка, правда, ты?!
— Я, кто же еще может так глупо шутить?
— Господи, не могу поверить!
Зилов отнимает у меня трубку и говорит Сашке:
— Хорош, потом еще переговорим. Я сам соскучился, сил нет. Бывай.
— Ты по Сашке соскучился? А мне почему не дал договорить?
Зилов кладет телефон на стол.
— По тебе.
— Что? — не понимаю я.
— Соскучился по тебе.
Говоря это, он потянулся ко мне, потом, будто вспомнив что-то, отошел к печке и стал поправлять огонь.
— С Сашкой еще наговоришься. Он, кажется, вернулся в семью, телефон есть, там все в порядке.
Он погрузился в созерцание огня и, казалось, совсем забыл обо мне. Я боюсь пошевелиться. Наконец, он произносит:
— Это правда, что ты говорила мне по телефону?
Мне почему-то тревожно и холодно:
— Да, все правда.
Он снова долго молчит, потом нерешительно произносит:
— Пойми, я хочу заботиться о тебе, защищать тебя, ведь этого не делает никто! Хочу построить дом для тебя…
— Я знаю. Давай не будем больше об этом. Я здесь и ты здесь.
Я пристраиваюсь у него за спиной и прижимаюсь крепко. Борис гладит мои руки.
— Не бросай меня больше, слышишь? — говорит он, и в его обычно спокойном голосе я улавливаю дрожь.
Острая жалость пронзает сердце: бедный мой, как я тебя измучила! Из печки выскакивает уголек и начинает дымить. Борис хватает его руками и бросает обратно в печь. Я целую его ладони и дую на них. Ловлю его взгляд, в бликах пламени он кажется загадочным.
— О чем ты думаешь? — спрашиваю я удивленно.
— Думаю, что измучил тебя совсем, — и он виновато усмехается.
— С тобой я такая сильная. Мне ничего не страшно.
Он лукаво улыбается:
— Еще бы, после такого количества коньяка.
