Он не твой. От Ада до Рая - Евсения Медведева
Её слёзы сотворили ад. В суету вписались и Каратицкий, и Горозия, и старший Вьюник задрал цену уже просто из принципа, но брюнетка продолжала перебивать, как робот. Она с мертвецким спокойствием укладывала их на лопатки, даже не ведя бровью.
– Вот! Ты слышал? – Ночка разрыдалась и бросилась мне на шею. – Она говорит сквозь зубы!
– Верка отойдет, не переживай. Она горит, как костер, но потом быстро тухнет. Все к этому привыкли, Ада. И ты привыкнешь.
– Надеюсь, – Ночка ласково бегала пальчиками по моей ладони. – Поговори с ней!
– Поговорю, – поцеловал в висок. – Ты почему не собираешься?
– А я сегодня не еду на работу. Альбер там сам справится. Не могу смотреть, как мои картины разъезжаются. Дома дел полно, дождусь доставку, нужно закончить гардеробную, а то мои вещи просто грудой свалены. Езжайте, Денис, а вечером нас ждёт семейный ужин. Я уже пригласила и Вьюников, и Горозию, и даже Каратицкие всем составом будут.
– Честно?
– Честно!
Верил? Не очень. Чувствовал ложь, вот только понять не мог, в чем именно.
Мы с Димкой собрались и вышли в гараж. Он молчал, искоса смотрел в мою сторону, но не говорил ни слова. Но мне не до этого было. Я отъехал в тупик улицы и сделал вид, что вышел, чтобы поговорить по телефону.
Считал минуты, напряженно смотря на парковку своего дома. И когда рядом остановилось такси, а из калитки выбежала Ночка, мой вдох оборвался…
Глава 44
Ночка
Невыносимо! Молчать, когда тебя разносит на миллион кусочков от счастья – просто невыносимо!
Каждая секунда, каждый тяжелый вздох твоего любимого или грустный взгляд – наказание. Он видел, что я вру, а я видела, что он все это считывает. Но не могла иначе.
За мутными от пыли окнами такси пролетал город. Вроде, и здания знакомые, и осень уже окончательно отвоевала пространство у шумных туристов, и небо тяжелое, грозящее моросью дождя. А на душе радуга расплескалась.
Прижимала руку к животу и читала все молитвы, что знала наизусть. Собирала разрозненные мысли, тревоги и выталкивала их в судорожном выдохе, а по щекам текли слезы, несущие лишь спокойствие.
Душа тихо пела песенку, что помнила с детства, и я так отчетливо слышала мамин голос. Страх и напряжение отступали, открывая дорогу надеже.
Я долго запрещала надеяться на чудо, на случай, на благосклонность судьбы. Приняла реальность, смирилась с её жестокими правилами и в какой-то момент привыкла не играть ва-банк. Выдавала эмоции по каплям, по крошечным частичкам пазла, чтобы не растерять себя окончательно.
Вот только это не могло спасти меня.
Не жила, а существовала, выполняя механику действий, чтобы спасти своего детёныша. Чтобы укрыть, защитить.
Но всё изменилось, когда на открытии собственной галереи я встретила ЕГО. Раевский ворвался в мою жизнь порывом ледяного ветра, несущего лишь угрозу, страх и желание поквитаться. Но ровно в тот момент я поняла, что люблю. До разрыва души, до безумия и невозможности сопротивляться.
Он мой. И моя душа принадлежит только ему.
Когда он рядом, то черно-белый комикс жизни вспыхивает разноцветьем ярких красок, а сердце долбится, как ненормальное, только потому, что тосковало всё это время. Его дыхание, нежность, страсть, все опутывало заледеневшую душу, слой за слоем снимая броню.
Только он мог так хотеть сотворить хаос, что создал РАЙ, в котором больше нет места аду.
И только поэтому я не рассказала о своём секрете.
Горький ворвался в кабинет в один из самых счастливых дней в моей жизни. Я нервно расхаживала вдоль стены, отсчитывая бесконечные секунды, и всё время косилась на пластмассовую коробочку, в крошечном окошке которой медленно проявлялись полоски.
Цикл никогда не баловал меня регулярностью, но когда задержка стала просто неприличной, я даже помыслить не могла, что первым делом побегу в аптеку.
Тряслась, как девятиклассница, стоя в очереди, а потом стремглав бежала в галерею, чтобы встретить новую реальность.
Признаться, я даже не слышала слова Горького. Его лицо было красным, на шее вздулись вены, и он явно орал, рассыпая угрозы и проклятия. Фамилия Раевского звучала через каждое второе слово, но мне было все равно. Ведь я уже давно для себя решила, что больше никогда не войду в ту же реку. Проиграть в очередном раунде? Нет… Нет у меня больше на это права.
– Я убью его, – зарычал Горький, хватая меня за руку. – Скажи, чтобы отступил!
– Не скажу! Ты уже убил меня двадцать лет назад! Растоптал, как букашку, смял будущее, испоганил все своей жадностью, желанием доказать всему миру, что нет в тебе ни сострадания, ни жалости. Ты даже не пожалел Лильку! – вырвала руку и со всей дури оттолкнула его. Горький явно не ожидал сопротивления, поэтому и замер. А я выскочила в коридор и заорала во все горло, вызывая охрану, которую выставили Раевский и Мятежный. – Раевский уничтожит тебя, Горький. И мне будет тебя не жаль…
Я даже не стала наблюдать за тем, как его уводят, как вызывают полицию, просто умчалась домой, где в тишине смогла достать тест с размытой и бледной второй линией.
Всматривалась, не дышала. Ждала. Но с каждой минутой черта становилась только бледнее, забирая надежду.
И меня накрыло.
Опустошение поглотило с головой. Я даже не помнила, как очутилась на пляже, не слышал криков, а когда очутилась в руках любимого мужчины, вся тревога рассеялась утренним туманом. Вдохнула тепло его кожи, зарылась носом и уснула…
– Девушка, мы уже приехали, – водитель такси уже довольно громко стукнул по панели, пытаясь привлечь внимание рассеянной пассажирки.
– Спасибо, – прошептала я и выскочила из душного салона на свежий воздух.
Не думала. Не чувствовала, просто действовала по четкому плану. Мне нужна была определенность! Мне было необходимо знать ответ на вопрос, что льдинкой звенит прямо под сердцем.
Взметнулась по длинной лестнице, на автомате надела бахилы и стала проталкиваться по путанным коридорам, до тех пор пока не остановилась у нужного мне кабинета.
– Адель? – бывшая одноклассница, а ныне врач гинеколог, Машка Казакова словно почувствовала мое присутствие и распахнула двери кабинета. – Привет, дорогая. Тысячу лет тебя не видела, – пухленькая рыжеволосая красотка весьма шустро втянула меня в свои стерильные владения и сжала в крепких объятиях. – А ведь у меня до сих пор над кроватью висит тот портрет, что ты писала.
– Я очень рада, Маш. Но мне сейчас не до этого, прости, – достала из сумки свое сокровище с блеклой второй
