К востоку от Евы - Ида Мартин
– Мы не родственные души, Наташ, – оборвал ее я. – И не только потому, что я тебя не помню в своей прошлой жизни. Моя душа, если она и существует, не может иметь ничего общего с ложью и предательством. И злая колдунья здесь только ты!
Я отправился в коридор и принялся одеваться. Наташа выбежала следом:
– Не смей уходить! Ты пожалеешь!
Волосы ее распушились, губы дрожали, одной рукой она оперлась о стену, словно вот-вот упадет.
– Тебе совершенно точно нужно идти в театральный. У тебя потрясающие способности. И я правда полюбил твою роль, в которой ты веселая, бесхитростная, излучающая добро девчонка, готовая в любой момент прийти на помощь. Мое сердце останется с ней, а с тобой я больше не хочу иметь ничего общего.
Перед тем как я вышел за порог, Наташа упала на колени и разрыдалась. Но я чувствовал все что угодно, только не жалость к ней.
Глава 41
Взлеты и падения, бушующие страсти, трагичные расставания, ревность, умирание от любви и бурные примирения – все это точно не для меня.
Уходя от Наташи, я знал, что больше не вернусь. Да, я успел привязаться к ней по-настоящему, она почти превратилась в Еву, и я готов был и дальше обманываться. Но Наташа не была Евой, а всякая игра рано или поздно заканчивается.
От осознания того, как продуманно она манипулировала мной, становилось жутко. Сначала Наташа изображала святую простоту и наивность, подкупила меня этим, а когда я стал ей доверять, сообразила, что я не влюбляюсь во всех подряд, и просто надела маску Евы: вела себя как она и говорила теми же словами, украла ее мечты и выдавала за свои.
Веселая, чистая, солнечная – такой была Ева, а Наташа лишь потомственная актриса, заскучавшая в своей благополучной, беспроблемной жизни.
Мне было ее немного жаль, и это, наверное, главное чувство, которое двигало мною на протяжении всего этого времени. Сначала я жалел ее, потому что она была одинока, потом из-за Алика, после – считал, что она безнадежно больна.
Но я больше не хотел иметь с ней ничего общего!
Потом она звонила, писала, присылала двадцатиминутные голосовые сообщения с раскаянием, приезжала ко мне домой и просила маму и Митю повлиять на меня.
Но я, как «бесчувственный монстр», остался абсолютно равнодушен ко всему происходящему.
Словно лампочку выключили. Горел свет и в один момент погас. Ни сожалений, ни терзаний, ни мучительной ретроспективы воспоминаний. Я сделался окончательно непробиваемым и пустым. Темным, мрачным, серым человеком, посадившим своего зверя на цепь и разгуливающим с ним, как полицай на плацдарме.
Вкус и запах не возвращались почти три месяца. Готовить я не мог. Мир потускнел. Исчезло все, что когда-либо приносило радость. Я просто существовал. Делал привычные вещи, потому что так надо, и совершенно ничего не хотел. Совсем ничего.
Только лежать и смотреть в потолок. Лежать и смотреть. Но я просто лежал и смотрел – я не страдал. У меня нашлось достаточно сил, чтобы обойтись без драм.
На этом белом потолке белый Ош брел по снежной пустыне в беспросветное никуда.
Однако дофамин все же творит чудеса. Благодаря ему человек адаптируется к тяжелым условиям, не умирает от страха или невыносимой боли. Дофамин обеспечивает выживание и пробуждает предчувствие счастья.
Из-за дофамина мы движемся вперед, вспоминаем свои прошлые жизни, прислушиваемся к бессознательному, верим в родство душ и вечную прекрасную любовь.
И из всех четырех гормонов счастья один лишь дофамин способен указать дорогу к замку, стоящему к востоку от солнца, к западу от луны.
В начале мая, возвращаясь пешком из колледжа, я вдруг уловил едва различимый аромат свежескошенной травы. Остановился и, не поверив, еще раз хорошенько принюхался, прислушиваясь к ощущениям. И тут произошло немыслимое.
На меня вдруг обрушился водопад запахов, вкусов и цветов, я будто в одно мгновение перенесся из мира немого черно-белого кино в фееричную диснеевскую анимацию.
Ошалев от нахлынувших чувств, я закрыл глаза и около минуты стоял, подставив лицо солнцу и вдыхая ароматы весны и города так глубоко, что закружилась голова.
А потом я ожил и снова стал самим собой.
Достал телефон и, ничуть не колеблясь, набрал номер Евы. С каждым следующим бесконечным гудком сердце предательски замирало. Прошло столько времени, она могла передумать, забыть обо мне, полюбить кого‑то другого.
Но откуда-то взялась же эта странная, необъяснимая уверенность, будто она все же любила меня?
Наконец я услышал в трубке тихий женский голос:
– Алло.
– Привет! – сказал я. – Как дела?
– Здравствуйте, – отозвался голос. – Вы, наверное, звоните Еве? Это ее мама. Ева оставила мне свой телефон.
Я был озадачен и немного разочарован.
– А как же мне теперь ее найти? Меня зовут Ян, и мы с Евой… дружили.
– Ян? – переспросила женщина, и я приготовился услышать, что она ничего не знает и Ева велела никому не сообщать ее новые координаты, но вместо этого ее мама спросила: – Тот самый Ян? Из лагеря?
– Ева говорила обо мне? – удивился я.
– Да, и много.
– Здорово! – Я обрадовался, как ребенок. – И как же с ней теперь связаться?
– Знаешь, Ян, – женщина немного помолчала, – мы очень надеялись, что ты позвонишь.
– Вы? С Евой что‑то случилось? – Холодная волна страха окатила голову.
– Я бы хотела встретиться с тобой лично, – неопределенно ответила она. – Ты можешь приехать в Подмосковье?
– С Евой что‑то случилось? – оглушенно повторил я.
– Да нет же. Просто нам нужно поговорить. Приедешь?
Разговор вышел тревожный, и я, весь надофаминенный и заведенный, помчался к Евиной маме сразу же, как только она прислала адрес, и добрался до улицы Ленина в городе Королеве за полтора часа. Семья Евы жила в двухэтажном коттедже, утопающем в зеленой дымке весенней листвы. Трудно сказать, что я к чему-то готовился, но ожидал увидеть скорее мрачный, неприступный замок, чем уютный кирпичный домик с ломаной крышей и кованым флюгером в виде аиста.
Возле дома были припаркованы две машины. Серебристый внедорожник и черная «Киа», на которой тогда Алик увез Еву.
– Ну здравствуй, Ян!
Евиной маме было где-то под шестьдесят. Короткая пепельная стрижка, круглые веселые глаза, широкая не сходящая с лица улыбка. На ней был бледно-голубой вязаный свитер и синие джинсы.
– Проходи, не стесняйся. – Она посторонилась, пропуская меня в просторный холл. – Меня зовут Ира. Вот прямо так, пожалуйста, и называй. Без всяких там «теть» и отчеств. А это Роберт Алексеевич – Евин папа.
Роберт Алексеевич стоял чуть в
