Невыносимое счастье опера Волкова - Алекс Коваль
Еще один бокал исчезает. Залпом. Даже на голодный желудок я не пьянею. Ни в одном, как говорится, глазу. На стрессе градусы “пролетают”, как вода, не задерживаясь в крови. Выветриваясь. На время смотрю, вокруг все будто замерло. Дерьмовое донельзя чувство. Футболку, которую Кулагина надевала, со психу в урну швыряю. За ней туда летят и гребаные блины, прямо с тарелкой. Старался, идиот Волков! Засунь свои старания себе в задницу!
Меня колбасит. Хочется, как по молодости, просто брать и громить. Переворачивать и разрушать дом к чертям собачьим. Порывисто вымещая злость на мебели. Разносить ее в щепки. Руки чешутся! Я держусь. Из-за Ру. Вот она, с*ка, взрослая жизнь. Когда хочется беситься, а не можется.
Сажусь на диване в гостиной и голову ладонями обхватываю. Пульс частит, виски ломит, башка раскалывается – сотряс дает о себе знать. Мне хреново. Отдышаться надо. Собраться в кучу до прихода мелкой надо. В руки себя взять надо. Я умею. Я могу. Но у меня ни фига не получается! Ощущение такое, что сейчас кони двину. Может, оно и к лучшему? Не знаю. Но, когда спустя два часа после отъезда Тони в дверь раздается стук, я все так же на нервах. Открываю дверь с намерением послать любого, кто бы там ни был, да зависаю, увидев на пороге Столярову. Вот только ее здесь не хватало сегодня! Раздражающе хорошенькая и невыносимо улыбчивая.
– Привет, Вить.
– Чего тебе, Инга?
Я сегодня просто образец гостеприимства.
– Ты не в настроении?
– А похоже?
Будто и правда оценивает, проходит по моей помятой и взбешенной фигуре взглядом и кивает в подтверждение каким-то своим мыслям. Само, мать его, спокойствие. Бросает:
– Пройду?
Я даже ответить не успеваю, как лейтенант юстиции ужом проскальзывает под моей рукой, оказавшись в доме. Губы поджимаю, дверь закрываю, рычу беззвучно в пустоту и оборачиваюсь. Крепись, Волков.
Каблуками стуча, девушка проходит по гостиной. Ощущается в моем доме как что-то инородное, чужое, неуместное. Я, стиснув зубы молчу. Вот нужна она мне тут сейчас? Выставить бы ее вон, да воспитание не позволяет.
– Столярова, чего тебе?
– А где твоя Антонина?
– Тебе какое до этого дело? Что за неуместный интерес к моей личной жизни?
Гостья смотрит на меня задумчиво, кивает на початую бутылку виски на столе:
– Майор Волков заливает горе? Не думала, что ты так решаешь свои проблемы, Вить.
– Инга, хоть ты мне мозги не компостируй! Без тебя жизнью наученный.
– Да ладно, не кусайся, я здесь как друг. Приехала поговорить, узнать, как твое здоровье и вот, – машет прижатой к груди папкой, – документы привезла. Багрянцев вчера передал. Хотела Герману занести, его на месте нет. Ларин в отъезде. Рыбкин в больничке. Что-то вас, оперов, раскидало малость в последние дни.
– Занесла? Давай сюда и можешь быть свободна, – руку тяну, дергается.
– Да щас, ага. Я смотрю, тебе сейчас совсем не до работы, Виктор.
– Какая проницательность, – вздыхаю, – хрен с тобой, – психанув, прохожу на кухню. Хватаюсь за бутылку в намерении налить себе очередную убойную дозу алкоголя, да у меня ее забирают. Бутылку эту. Вместе с бокалом. Уводят пойло прямо из-под носа.
– Инга!
– Поругались?
– Столярова, если не хочешь услышать что-то грубое, лучше отвянь. Оставляй документы и на выход. Я серьезно, я не в настроении любезничать сегодня и могу сказать что-то очень обидное и грубое.
– Ты хоть завтракал, Вить?
– По-хорошему не понимаешь, да?
– Ясно, – фыркает, – не завтракал, – прячет бутылку в шкаф и по-хозяйски лезет в холодильник, – сейчас что-нибудь приготовлю.
– Инга, что за представление?! – снова начинает разгоняться кровь от недовольства. Меня будто не слышат. Или намеренно игнорят.
Девушка молча по шкафам моим шарит. Сковороду достает, масло, яйца. В общем, организует бурную деятельность, от которой просто пухнет голова. Она такая мелкая, но ее так много вокруг! Что я уже на самой грани того, чтобы еще и на нее наорать. Объяснить, что чужой женщине в моем доме и на моей кухне – места нет.
Креплюсь.
Стойко выношу все Столяровские “манипуляции” над плитой, когда она бросает:
– Я приехала по поводу Ларина поговорить, Вить. Вопрос серьезный.
Вот те раз. Давайте, ага, до кучи еще этого петуха залетного мне сегодня не хватает. Башка уже и так как помойное ведро.
– Ларина? А что о нем говорить?
– Мне не нравится, как он себя ведет.
Я ухмыляюсь:
– Серьезно? Ты решила этим поделиться со мной? Это ваши дела, Столярова. Ты девочка взрослая, как с дяденьками обращаться, и без меня знаешь. Не нравится – пошли его и дело с концом. Инга, вот честно, сейчас совершенно неподходящий момент для душевных излияний. Мой котелок терпения переполнен, и у меня дерьма в собственной жизни выше крыши!
– Я не в смысле личной жизни, Волков, – глаза закатывает, оборачиваясь, когда на сковороде зашкварчало масло. – Уж если бы я хотела с кем-то обсудить Леню, как мужика, то точно не с тобой, – морщит нос прокурор, – я о работе.
– Еще лучше!
– Я серьезно. Он совсем не плохой человек, Вить, но определенно ведет какую-то свою игру, и мне это не нравится, а с кем поделиться, не знаю.
Потираю переносицу, понимая, что просто так от коллеги не отделаться. Сдаюсь. В конце концов, может, хоть за рабочим трепом буря в груди сдуется.
Прохожу на кухню. За неимением виски, которое от меня “спрятали”, наливаю воды себе в стакан, залпом опустошая. Сушняк начал преждевременно давить.
– Тебе с такими разговорами лучше было к своему начальству идти, а не ко мне. Багрянцев бы тебя выслушал.
– Вот и нет. Егора
