Первый/последний - Тори Ру
Энджи отводит меня на кухню, кладет на стол таблетку, наполняет водой высокий стакан и встает слишком близко. Холодные ладони опускаются на мои онемевшие щеки, лишая возможности отвернуться.
— Та девочка ведь очень многое для тебя значила, Влад?
Ее взгляд транслирует до оскомины знакомые эмоции: понимание, скорбь, презрение, животный страх. Ее слабость действует как удушающий прием.
Я молчу. На этот вопрос нельзя отвечать «да». И страх в расширенных зрачках Энджи сменяется торжеством.
— Ладно. Я в спортзал, потом заскочу в салон по делам. Ты хреново выглядишь, поспи.
— Окей.
Машинально выполняю поставленную задачу: добираюсь до своей комнаты, заваливаюсь на кровать, но сна нет и в помине. Над головой плавно качается серый потолок с рядами погасших светильников, за окном сгущаются черные тучи.
На миг веки слипаются, и я вдруг отчетливо вижу Кнопку. Она во вчерашней мешковатой толстовке, рыжие волосы выбились из плена резинки и дыбом стоят на макушке. Пальцы с облупленными черным лаком крепко вцепились в рукав моей грязной «счастливой» футболки.
— Ты бы хоть, я не знаю... ресницы подкрасила... Ты же девочка, Дин... — не могу удержаться от шпильки, но она пропускает ее мимо ушей.
— Не заговаривай зубы, аристократ. Ты вкуриваешь? Одному человеку очень нужна помощь!
— Ну так помоги. — Оклеенные постерами стены ВИП-зала причудливо извиваются, я накирялся и не настроен на разговоры, но Кнопка злобно прищуривается и преграждает путь.
— Я и помогаю! Но хочу, чтобы это сделал именно ты.
— Знать бы еще, за что мне такая честь?
— Ты хоть и дебил, но общительный. Помоги ей освоиться...
Я в голос ржу и едва не давлюсь теплым пивом.
— Кнопка, твоя метаирония — это отдельный вид искусства! Я себе-то помочь не могу!
— Идиот, я бросаю тебе спасательный круг! Может, так до тебя наконец дойдет, что ты не один такой и пора выбираться?
— А если я скажу, что не хочу? — язык заплетается, стесанные о землю ребра нехило болят. О навязчивости Кнопки тоже можно слагать легенды, и я потихоньку завожусь.
— Тогда я отвечу, что ты не умнее аквариумной рыбки! — Кнопка уже в ярости, и обрушивает на меня ее безудержный поток: — Ты страдаешь и даже не рыпаешься. Ты тонешь в своем дерьме. Ты... ты меня бесишь!!!
На закидоны Кнопки я обычно реагирую сдержанно, и в целом ценю ее прямоту. Но эти слова пробиваются через заржавевшую броню равнодушия и задевают. Сильно. Еще и Энджи напилась, и неотвратимость встречи с ней бьет по нервам...
И я рычу сквозь сведенные челюсти:
— Ты достала своими шефскими проектами, Кнопка. Займись чем-нибудь другим, и больше не лезь ко мне! Ты понятия не имеешь о дерьме, в котором я тону. Ты даже близко меня не знаешь!
Ее пылающие праведным гневом глаза вдруг гаснут. Это не разочарование, не обида, не злость. Это... признание абсолютного поражения.
— Я отлично изучила тебя и понимаю, что недостаточно хороша. Моей помощи ты никогда не примешь... — Кнопка быстро стирает ладонью слезу, разворачивается и, натыкаясь на столики, выбегает из зала. Оттолкнув возникшего на пути Дэна, нагоняю ее у самого выхода, но она вырывается из моих ослабевших клешней и провозглашает:
— Пошел ты. Вот что я скажу тебе, Владик. Гори в аду!
В помещение врывается сырой ночной ветер, за спиной Кнопки хлопает стеклянная дверь, повисает тишина. Тряхнув головой, плетусь к барной стойке, опрокидываю последний шот и подмигиваю офигевшим ребятам. К крыльцу медленно подползает такси.
«...Ты проклятый. Последний, с кем нужно связываться. Тебя нельзя любить. Из-за тебя оборвалось столько жизней...»
Перспектива, обрисованная Соболевым, вдруг становится суровой реальностью. Меня посадят... И пофиг. Чем не вариант избавления... от такого урода, как я.
В груди воцаряется сказочная беззаботность — работает таблетка Энджи, но скоро ее действие заканчивается, и я пропускаю удар под дых.
Кнопка умерла... Ее больше нет.
Вскакиваю, как ошпаренный, меняю брэндовую футболку на «счастливую» отцовскую, мысленно отдаю Энджи должное — за то, что постирала мои шмотки, — и, побросав в рюкзак айфон и ключи, сваливаю из ее мрачного логова.
***
Городские задворки окутаны изморосью и ранними сумерками, но вокруг «Черного квадрата» уже собрался народ. Угрюмые парни и девчонки молча топчутся у ступеней клуба, и от глухой тишины, накрывшей улицу, у меня подгибаются колени.
Ребята кивают мне, но тут же отводят глаза. Охранник Толя делает вид, что очень занят настройкой монитора, и не спешит выдавать бумажный браслет. Перепрыгиваю через стальной поручень, натыкаюсь на парня в черной бейсболке, — бледного, заторможенного, словно одеревеневшего, и с трудом узнаю в нем Дэна.
— Привет! — под его пустым взглядом я рефлекторно отступаю на шаг. Он игнорит протянутую для пожатия руку.
— А, Влад... Тебе здесь больше не рады.
— Слушай, мне жаль, — рот изрыгает несусветную тупость: все оттого, что мозг в отключке и не задействован в мыслительном процессе. — Как это случилось? Что произошло?
— Переживаешь за свой зад? — понимающе кивает Дэн, но восковая маска на его лице не меняет выражения. — Расслабься, это был несчастный случай. Но это ты довел ее до истерики, и она побежала на красный. Ты постоянно пользовался ее добротой и кидал, в упор не замечая очевидного... Я спускал тебе это, пока она была жива, думал, что Динка сильная и сама со всем справится. А она не справлялась... Отвали, Влад. Я заступлюсь за нее. Хотя бы сейчас...
Дэн сокрушен, он скорбит и едва вывозит, а я давно забыл, что такое сочувствие.
Кнопка всегда была рядом, но я упивался только своей болью. Мне было на всех наплевать... Я даже не могу вспомнить цвет ее глаз.
Мне нечем дышать, сердце не бьется, но я расправляю плечи и снова встаю напротив Дэна:
— Я уйду. И больше сюда не сунусь. Только... Напоследок врежь мне по щам.
Дэн отмирает, трясет запястьем и резко заряжает мне кулаком по зубам. В нос ударяет запах ржавчины, что-то хрустит, но в мозгах проясняется.
— Спасибо, брат, — я сплевываю на пол кровь и, спрятав руки в карманы джинсов, выхожу через освободившуюся от преграды рамку металлоискателя.
Ветер яростно треплет кусты, растущие вдоль исписанного мною
