Сладостное заточение - Нева Олтедж
Когда Массимо тянется за напитком, который он оставил на приставном столике, мой взгляд фокусируется на его руке — сильные и татуированные пальцы захватывают хрустальный бокал. Мурашки бегут по рукам, когда я вспоминаю, каково это, когда эта шершавая ладонь скользит по моей груди, лаская кожу, а потом опускается ниже, между ног. Он может делать такие злые, злые вещи этими пальцами.
Мы спим вместе всего пару недель, но кажется, что прошло гораздо больше времени. Массимо знает мое тело так же, как я его. Он знает, что мне нравится. Чего я жажду. Каждую чувствительную зону, каждую точку на моей коже. И я, я тоже знаю, как он любит, чтобы к нему прикасались. Когда он хочет контроля, и когда он готов отдать его. Что никогда не случается, если только он не со мной. Но мое знание о нем выходит за рамки физического. Это инстинктивное, живое существо, рожденное доверием и секретами, которыми мы делились на протяжении почти десяти лет. Я могу предвидеть его реакцию, читать его настроение, чувствовать его эмоции. Вот почему я знаю, что его нынешняя расслабленная поза во время разговора с Адриано — всего лишь притворство. Иллюзия, которая ослепляет всех, кроме меня. Тюремные стычки Массимо, возможно, и закончились, но он все еще постоянно начеку. Волк, который вернулся в свою старую стаю, заняв свое законное место лидера, но остается бдительным, словно его по-прежнему окружают враги.
Продолжая наблюдать за ним, я внезапно ощутила желание обнять его, защитить его. Заверить его, что не все в его жизни — враги.
Словно почувствовав мои мысли, он отводит взгляд от своего напитка, его глаза находят мои. В этом темном взгляде столько свирепости и решимости. Наверное, я дура, раз думала, что смогу прикрыть спину такого человека, как Массимо. Защищать его своими собственными силами. Я, глупая маленькая мышка, которая все еще предпочитает оставаться в стороне, чтобы люди не пялились на ее лицо, единственную неприкрытую часть моей кожи. Но вот в чем особенность мышей… их зубы могут быть крошечными, но они острые. И я не буду колебаться ни секунды, чтобы вонзить свои в любого, кто посмеет причинить вред моему мужчине.
— Мисс Зара. — Айрис подходит и встает рядом со мной. — Прости, что отвлекаю тебя. Тиния плачет в ванной и не хочет выходить
— Что случилось?
— Она гладила рубашку дона. Его любимую. Ту, которую, он сказал подготовить на завтрашнее утро.
Я киваю и выхожу из гостиной, направляясь в помещения для персонала.
— Каков ущерб? — спрашиваю я, когда мы пересекаем коридор.
— Она полностью разрушена. Я пыталась ее успокоить и образумить, но Тиния не переставала рыдать. Тогда она взяла рубашку и заперлась, заклинив дверь. Говорит, что никогда не выйдет. — Айрис оглядывается через плечо. — Она все еще боится Дона Спады, с тех пор как он выгнал ее из кухни, когда она попыталась помочь ему приготовить тебе завтрак, — шепчет она.
Вздохнув, я подхожу к двери туалета для персонала и тихонько стучу.
— Тиния? Не могла бы ты выйти?
— Я не могу. — В ответ с той стороны доносятся хныкающие всхлипывания. — Дон теперь еще больше разозлится на меня, а мы все знаем, что он не дает второго шанса. Я не сдвинусь с места.
— Это просто дурацкая рубашка. — Я качаю головой. — Просто… отдай мне эту чертову рубашку. Я скажу ему, что это моя вина, что это я ее сожгла.
— Он вам не поверит, мисс. Он… — Раздается шмыганье, а затем дверь приоткрывается, и в поле зрения появляется опухшее, красное лицо Тинии. — Дон сам передал мне эту рубашку, и его голос звучал очень раздраженно, когда он сказал, что ему нужно ее погладить.
— Не волнуйся. Я позабочусь о Массимо. — Я поднимаю руку. — Рубашку, пожалуйста.
— Хорошо. — Она неохотно протягивает мне комок черной ткани. Он пахнет палеными волокнами, с легкими оттенками расплавленного пластика.
Я перекидываю испорченную рубашку через плечо и тянусь, чтобы вытереть слезы с лица девушки.
— Все будет хорошо, вот увидишь. Собирай свои вещи и иди домой сейчас же. Завтра возьми выходной.
Я уже на полпути по коридору, когда слышу, как кто-то шепчет мое имя среди тихих разговоров.
— Если мисс Зара когда-нибудь уедет, я уйду из этого дома. К черту эту работу.
— Думаю, все бы так сделали, — добавляет Айрис тем же приглушенным тоном. — Будем надеяться, что этого никогда не случится. Ее уход я имею в виду. Потому что тогда, я уверена, что то, как дон взбесился и сравняет это место с землей, станет самой обсуждаемой новостью Семьи.
— Он не взбесится, — бросаю я себе за спину. — И, уверяю вас, я никуда не уйду.
Тишина.
Раньше я одновременно ненавидел и жаждал ее. Крики, психотическое бормотание. Громкий храп, который конкурировал с мозговым эхом от ударов вещей о железные прутья глубокой ночью. Этот нескончаемый шум сводил меня с ума до такой степени, что я был готов умолять о нескольких минутах блаженной тишины, чтобы я мог хоть немного поспать. Моя безмолвная молитва сбывалась каждый раз, когда меня бросали в одиночную камеру. Никаких криков. Никаких ударов. Ничего… Только звук моего собственного дыхания. Будто меня похоронили заживо. Застряв в этой дыре, заснуть было еще сложнее.
Невозможно победить, даже если пытаешься — чертова история моей жизни.
Едва слышный скрип нарушает тишину темного коридора, заставляя меня замереть. Эти гребаные ублюдки перекрасили эту чертову штуку, но не смазали петли. Медленными, осторожными движениями я приоткрываю дверь ровно настолько, чтобы проскользнуть в спальню.
Внутри горит только маленькая лампа для чтения, установленная на старом столе, который Захара использовала в качестве рабочего стола для шитья. Она тайком вытащила лампу из библиотеки внизу, чтобы работать до позднего вечера. Легкая улыбка растягивает мои губы. Надеюсь, она решила проблему со скрытыми пуговицами для пиджака, которого пыталась закончить на этой неделе. Потянувшись в сторону, я настраиваю регулятор термостата, увеличивая температуру в комнате. Нельзя рисковать, чтобы мой ангел простудился.
Прислонившись к двери, я наблюдаю за ней, как делаю всякий раз, когда она засыпает до моего прихода.
Моя Захара.
Одеяло спуталось у ее ног, оставляя ее аппетитное тело на виду, позволяя моим глазам свободно блуждать по каждому дюйму ее восхитительной, мягкой кожи. Совершенной и великолепной, как и сама Захара. Я могу смотреть на нее хоть тысячу лет и все равно не насыщусь.
Меня бесит, что
