Невеста Моцарта (СИ) - Лабрус Елена

— Ой, дура-а-ак! — покачал я головой. — Кто ж так делает-то, Антоха? Ты мужик или как? За своё надо драться. А с тем, кто сильнее — особенно. За то, что тебе дорого, нужно стоять горой. А не ждать, когда тебе, может быть, уступят. Женское сердце вещь переменчивая, — я невольно вздохнул. — Оно с тем, кто для неё герой.

— Это не твой случай.

— Пфф, много ты обо мне знаешь, — фыркнул я. — И я, Тоха, не могу не париться. Посмотри на Марго. Посмотри на Сагитова. Одна всю жизнь любила мужика, которому была на хуй не нужна. Убила ради него. И что, счастлива она? Как думаешь, о чём она больше всего теперь жалеет?

— Что сама не послала его на хуй?

— Может быть, — я пожал плечами, хотя подумал: «Если бы!», посмотрел на бокал и осушил его до дна.

Антоха, глядя на меня, сделал то же самое.

— А ты говоришь: не парься! — выдохнул я.

— А Сагитов тут при чём?

— При том, что любил Марго. И вот как ты, всё ходил в друзьях, на вторых ролях, в группе поддержки. Когда всё хорошо, она и не вспоминает про него, у неё Лука, у неё великая любовь. Но чуть что не так, Марго к Ильдарчику: помоги, спаси, выручи. Он и рад. День ночь, женат не женат — одинаково. А женщины любят сильных и упрямых, а не жалких и безотказных.

— Поэтому он тебя так ненавидит, что ты сын того, кто забрал у него любовь всей его жизни? Потому, что ты похож на отца?

— О, нет! Боюсь, всё куда сложнее, Тоха. Это уже никак не связано ни с Марго, ни с отцом. Просто я стал силой, что представляет угрозу для той силы, на которую работает он. Пока я сижу в своём ресторане и приглядываю за порядком в городе — это одно. А когда начинаю устанавливать свои порядки — ставлю нужных мне прокуроров, потрошу их денежные кормушки, да ещё лезу куда не следует, тем, кто с той стороны, это очень не нравится.

— А зачем ты туда лезешь, Моцарт?

Я пожал плечами.

— А зачем штурмуют Эверест? Идут к Северному полюсу? Совершают кругосветные плавания? Чтобы доказать: могу.

— Странный ты, Моцарт. Разве правильный ответ не деньги, слава, власть?

— Это мишура, Тоха. Всё это мишура.

— А любовь?

Я нажал на кнопку управления креслом, откинул назад сиденье и закрыл глаза.

— Обратно полетим Эмиратами, Люфтганзой или Катаром. Всё же хуйня в наших самолётах, а не бизнес-класс.

— Ты же сказал вернёшься один.

— А ты сказал, что любишь мою невесту, и я до сих пор не съездил тебе по роже, — натянул я на глаза маску для сна.

И почти заснул, когда он вдруг спросил:

— Значит, сына Давыда Марго так и не нашла?

— Нет, но он должен быть постарше тебя. Ему было лет пятнадцать-шестнадцать, когда… — я замер. Открыл глаза. Вот сукин сын! А потом сладко зевнул, устраиваясь поудобнее: — Ну ты знаешь.

— Значит, сейчас ему… тридцать два — тридцать три?

— Угу. Тридцать три.

— А он похож на отца? И зачем его искать? Он опасен?

— Тоха, отвали, — я подсунул под голову подушку и отвернулся. Мне уже виделись такие сладкие картинки того, как я вернусь. — Это в любом случае не твоя забота. Твоя — выкинуть из башки любые мысли про Женьку. Потому что я её всё равно не отдам. Никому.

Он тоже заскрипел креслом, устраиваясь удобнее, и, когда перестал возиться, я добавил:

— Любовь, Тоха, она сильнее всего. Для неё нет слов «могу» или «не могу». За неё или идут до конца, или молчат до конца. Запомни это.

Глава 30. Евгения

«У тебя как раз будет время подумать», — мысленно передразнила я Моцарта, откинула одеяло и села.

О чём?

Люблю ли я его?.. Да. И никакие тайны прошлого этого не изменят.

Хочу ли за него замуж?.. Да! Больше всего на свете.

Или «над чем»?

Над своим поведением?.. Это уже ближе к теме.

И хотела бы я проваляться в постели до его приезда: без Мо было тоскливо, одиноко, грустно. И хотела бы накрыться с головой одеялом и лежать, думая о хорошем. О том, что у нас отношения. Что, чёрт побери, мы — пара! У нас секс. У нас всё круто и взаимно. У нас грёбаный роман. Ему хорошо со мной, и мне с ним. Мы скоро поженимся, но… я не призналась ему, что целовалась с Иваном. И теперь чувство вины отравляло моё существование куда сильнее, чем фотография Артюховой И.Б. на сайте Прокуратуры города. И страх, что Моцарт узнает.

А он узнает! И, если узнает не от меня, будет катастрофа.

— Ну зачем я струсила? — зарылась я в мягкую шерсть Перси. — Зачем пыталась превратить всё в шутку? — Я отпустила вырывающегося пса, тяжело вздохнула. — Лучше бы сказала как есть и всё.

Посмотрела на молчащий телефон. Нет, признаться по телефону — совсем не вариант. Скули не скули — сама виновата. Ревнуй не ревнуй, а красивая баба эта Артюхова, умная, интересная, непростая — я пересмотрела все интервью с ней, что нашла в сети. И сиди не сиди — нет смысла ждать, что Моцарт сам выложит мне свои секреты. Во-первых, не в его это интересах. Во-вторых, не моего это ума дело — он ясно дал понять. А в-третьих, спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Он дал мне время подумать и лучше я потрачу его с толком, чем буду сидеть и ныть какая я дура.

Воскресный день начался с того, что я достала папку дяди Ильдара.

И первый же документ, что там увидела, заставил меня натянуть джинсы, рубашку и открыть дверь.

Чёрт! И что с этим делать? Моцарт приказал, и теперь Иван буквально не отходил от меня ни на шаг, и мне не давая забыть о своём «преступлении», и сам сейчас сидел прямо на полу у входной двери, словно наказанный.

— Привет! — мягко улыбнулся он и встал.

— Привет! — кашлянула я. — Ты знаешь где живёт Марго?

— Конечно, — он кивнул и вызвал лифт. — Прости за эту неловкость, — уже в кабине сказал он. — Я бы и рад всё исправить…

— Я тоже, — перебила я. — Но ещё больше забыть и не говорить об этом. Хорошо?

Он молча кивнул. И всю дорогу до Марго тоже молчал.

Марго мы нашли там же, где она вчера говорила с Моцартом — в маленькой часовне у кладбища, куда в её питомнике приходили прощаться с собаками и провожать их в Страну Вечной Охоты.

Всё такая же несгибаемая, гордая, желчная. И бесконечно одинокая в своём горе. Она явно горевала, но что у неё случилось, я не знала.

Марго даже не повернулась, когда я вошла. Так и сидела на деревянной скамье, что стояли с двух сторон от прохода. Так и смотрела на единственную горящую свечу.

Прямоугольник «окна», изображающий алтарь, украшенный спадающей волнами, горел спокойным матовым светом. Перед ним стоял простой, скорее символичный, чем принадлежащий какой-нибудь конфессии крест. Пара тусклых электрических свечей по стенам освещали маленькое помещение. А перед крестом находилась подставка для настоящих свечей. Прежде чем зажечь, им, наверное, говорили какие-то слова.

Я могла только догадываться для кого зажгла свою свечу Марго. Спросить, кого она оплакивает и почему сидит здесь, не повернулся язык.

Я присела рядом и молча протянула документ — копию выписки из медицинской карты.

— Где ты это взяла? — спросила Марго, пробежав по бумаге глазами.

— Вы знаете.

Она вздохнула и понимающе кивнула.

— Ильдар? Я так долго убеждала всех, что в меня попала случайная пуля и во всём виноват Лука, что однажды и сама в это поверила.

— А это не так? — не могу сказать, что я сильно удивилась. Но нашла объяснение почему я всё время повторяла «когда стреляли в Марго», а не в Луку. Я ведь «видела» всё глазами Марго и невольно узнала то, что она скрывала. — Значит, снайпер ошибся не с первой пулей, а со второй? Он стрелял в вас, но нечаянно попал в Луку? А в вас он стрелял, потому, что вы ждали ребёнка? — показала я на выписку, в которой чёрным по белому было написано, что огнестрельное ранение привело к гибели плода. — Его отцом был Сергей? Отец Моцарта?

Эта страшная догадка и привела меня сюда. Даже не догадка, наверное, подсказка дяди Ильдара. Не зря же он подсунул мне этот документ. В беременную Марго стреляли. В беременную жену Моцарта стреляли. В меня тоже будут стрелять, если я вдруг забеременею от него? Сагитов это хотел мне сказать? Беги от него, принцесса? В Моцарта тоже стреляли. Если бы его не закрыл грудью Патефон, то и в нём осталось бы три дырки, а не одна. И не зря ли отец Моцарта скрывал своих детей и исчезал, а мальчишкам давали чужие отчества и фамилии. Может, это спасло им жизнь? И всё началось с него?