Невеста Моцарта (СИ) - Лабрус Елена

— Я любила его до самоотречения, — вздохнула Марго. — Я проклинала его до хрипоты. Я оплакивала его пока не выплакала все слёзы. И до синяков на коленях вымаливала прощение за то, что хотела его смерти, когда он женился, — она припечатала к моей коленке злополучную бумагу. — Но беременна я была не от него. От Луки.

— А он это знал?

— Конечно!

— А Лука?

— Лука был счастлив. А я хотела повеситься.

— Почему?

— Потому что легкомысленно изменила с Лукой тому, кого обещала любить вечно и кому клялась хранить верность до гробовой доски, — она горько усмехнулась. — Оказалось, вечность — это слишком долго, когда тебе восемнадцать. Я забеременела, заливая Лукой тоску, когда решила, что Сатана уже не вернётся. А он вдруг приехал. За мной.

— Сатана?

— С-с-сатана! Проклятый сатана! — произнесла она с чувством. — Никто не звал его Сергей, девочка. Скажу честно, он на это имя с трудом и откликался. Да и Сатана его звали нечасто. Не знаю, кто первый ляпнул «как сам Сатана». Наверное, тогда и прилипло. Никто не знал откуда он приходит, куда исчезает, где живёт, чем занимается. Его боялись и спрашивать. Его просто боялись. С людьми, что имели неосторожность распускать о нём слухи или пытались проследить, неожиданно случались разные несчастья. Он, казалось, был везде, появляясь как тень, и знал о других то, чего никто не знал. Да и «сатана» такое слово, что, знаешь, ни с чем не сочетается, никак не ложится на язык, не произносится вслух. Простое «пришёл Сатана» и то звучит зловеще. СА. ТА. НА, — проговорила она по слогам, тихо-тихо.

Я не вольно поёжилась, словно в помещении резко холодало. Свеча дрогнула и замерцала. И я даже оглянулась.

— А этот ожог на его руке в форме перевёрнутого креста? Это тоже какой-то сатанинский символ?

— Возможно, — пожала она плечами. — Он никогда о нём не рассказывал. Да я и не спрашивала. Кто, говорил, это знак тайного братства, в котором так клеймили членов. Кто — что раньше это была воровская татуировка, которую он свёл, выжег.

— Но он женился. Значит, у него были имя, паспорт.

— Сергей Сергеевич Салтанов? — засмеялась она. — Ну и много Моцарт нашёл информации про этого Салтанова? А он ведь был его отцом, — она вопросительно подняла бровь, но не ждала ответа. — Единственная фотография, что когда-то была у меня. И адрес в Лондоне, спустя сорок лет, который он сам попросил назвать Моцарту, что я и сделала.

— Адрес в Лондоне? Так они полетели к отцу?!

Она посмотрела на меня в упор, и недоумения в её взгляде было куда больше удивления:

— Моцарт тебе не сказал?

— Нет, — выдохнула я, словно придавленная её сомненьем, нарочито подчёркивающим мою ничтожность и незначительность. — Но вы ведь знаете об отце Моцарта больше, чем говорите, правда? Всегда знали?

— То есть Моцарт не сказал тебе элементарно куда летит и зачем, а от меня ты ждёшь ответы, которые даже он не знает? — усмехнулась она. — И почему же я должна с тобой откровенничать, деточка?

Я закусила губу, опустив голову под её презрительным взглядом и… подняла с колен лист, с которым пришла:

— Может, потому, что кое о чём я знаю больше Моцарта?

Марго засмеялась.

— А ты не так глупа, как кажешься, невеста Моцарта. И, возможно, я бы даже рассказала тебе ещё кое-что. Но некоторым тайнам лучше покоиться с миром. Они опасны. Так что пусть они умрут вместе с тем, кому принадлежат.

— Умрут?!

— Да, девочка. Грёбаный Сатана приезжал попрощаться, — она вздохнула тяжело и тоскливо. — У него рак. Последняя стадия. Хорошо, если парни успеют с ним хотя бы поговорить.

— Рак?! — в очередной раз потрясённо воскликнула я.

— Люди смертны, зови они себя хоть богами, хоть чертями. Неожиданно, правда? — снова хмыкнула она. — И, боюсь, в этот раз чудесных воскресений не будет. Я с трудом его узнала, — дрогнул её голос.

И она замолчала. Надолго.

— Маргарита Владимировна, — рискнула я нарушить затянувшееся молчание. — Его боялись. Ему приписывали какие-то нечеловеческие возможности. О нём достоверно ничего не известно. У него странное, жутковатое прозвище. И, возможно, не зря. Но он из плоти и крови. И вы его любили. С восемнадцати лет.

— Всю жизнь. И до сих пор люблю.

— Так и правда бывает? Один мужчина. И одна любовь на всю жизнь?

— И не слушай тех, кто скажет, что этого мало, девочка. Одна ошибка — этого тоже достаточно. Одна ошибка — и я его потеряла. Навсегда. И всю свою грёбаную жизнь ненавидела Луку за то, что он меня трахнул. Отбил, если хочешь. Хотя Луку тогда и сильно надломило, что я потеряла нашего ребёнка и больше не смогу родить, с тех пор он, может, и стал почитать свой чёртов воровской кодекс.

— Но, выходит, вы ему врали? И винили за то, в чём он был не виноват.

Она зло, издевательски засмеялась.

— Я не только врала. Я убила его, девочка. Что мне было до Луки, когда тот, кому я не сберегла верность, так меня и не простил. Как отрезало, понимаешь? Я убила ради него, а он даже головы в мою сторону не повернул. И, боюсь, в их роду они все такие, — сжала она мою руку словно тисками. — Упрямые. Волевые. Гордые. Неистовые. Что в любви. Что в ненависти. Кровь — не водица. И Моцарт такой. Ты не вырвешь из него лишнего слова, но, если он скажет «люблю», будет любить до последнего вздоха, не отречётся. И, если предашь — не простит до последнего вздоха.

Я невольно поёжилась. Но именно сейчас вдруг вспомнила слова Целестины, что сказала: «Между вами никто не встанет. Но, если ты его предашь, он никогда тебя не простит. Просто не сможет».

Холодок пробежал у меня по спине.

Нет-нет-нет! Чёртов поцелуй не может считаться предательством! Ведь я не давала ему никаких клятв, и он дал мне время.

И Марго, словно подтвердила:

— Хорошо подумай, прежде чем сказать ему «да». Способна ли ты? Потянешь? Выдюжишь его любовь? И выживешь ли потом без неё? Понимаешь ли, кто он?

— Понимаю, — кивнула я, почти не раздумывая. И ответила на её удивлённо приподнятую бровь: — Океан.

Она усмехнулась.

— Моцарт? Тогда он самый дикий из океанов. Многие пытались его приручить. Лука пытался его подчинить. Сковать. Нацепить узду. Он совсем помешался, пытаясь сделать сына Сатаны своим служивым псом. Заставить безоговорочно слушаться. Наивный, он поздно понял какую силу выпустил на волю, — она похлопала меня по руке. — А ты лучше беги, пока не поздно.

— Почему? Со мной будет то же, что с его женой Катей? Или с Настей?

— С Настей? Вот же козёл твой дядя Ильдар! Всё дерьмо поднял со дна. Сильно, видать, ему Моцарт хвост прижал, раз про всех вспомнил: и про меня, и про Настю. Эту дурочку Моцарт и пальцем не трогал. И не верь никому, кто скажет обратное. Но лучше беги, или он тебя утопит, — усмехнулась она. — Ведь нет ничего, что может сравниться с океаном. Силой. Мощью. Яростью. Нет никого…

— Есть, — упрямо покачала я головой. — Солнце.

Он сам назвал меня солнцем. Солнцем своего мира.

Солнцем, что взрезает лучами синие воды, дотягиваясь до самых глубин. Солнцем, что тает ледники и иссушает землю, заставляя океан отступать. Солнцем, что он не погасит, не размоет, не поглотит. Ну… или ему придётся очень сильно постараться. Да, любовь океана не просто завоевать. А ещё труднее удержать. Сохранить. Сберечь. Но я постараюсь.

— Я есть. Я смогу. Я буду его солнцем!

Смех Марго, отражаясь от стен, прозвучал презрительно и обидно.

— Ты? Ну что ж, я с удовольствием на это посмотрю. Если придётся.

Она встала. Обошла скамью. И задула свечу. Дождалась, когда исчезнет вьющийся над воском дымок и только потом снова повернулась ко мне.

Худая, высокая, рыжая, злая. Ведьма. Иначе и не скажешь. Она и сейчас выглядела неплохо, хоть и сдала за эти дни, а в молодости однозначно была роковой красавицей. Я даже не удивилась, что стреляли именно в неё. Но не могла не спросить:

— Зачем же стреляли в вас, если это был ребёнок Луки? Кто?

— Не всё в этой жизни крутится вокруг твоего Моцарта и его отца, детка, — скривилась она. — Стрелял киллер. Меня заказала любовница моего папаши, — положила она руки на отполированный спинами верх скамьи. — Отец был очень влиятельным и богатым человеком. А той бабе не нужны были наследники на его капиталы. Моя мать ушла из-за неё. Но мама была женщиной гордой, ушла в чём пришла, не взяла у отца ни копейки, не стала ни судиться, ни спорить, просто подписала бумаги и всё. А я — его плоть и кровь — всё ещё представляла для жадной бабы серьёзную угрозу. Я и мой ребёнок. Только она сильно просчиталась. Я выжила. А вот у отца случился инфаркт. Он так и не оклемался. И так на ней и не женился.