Сара Дессен - Колыбельная
— Ничего себе — говорит Декстер, когда Аманда продолжает свой танец-стриптиз, не обращая внимания на проходящую мимо пожилую пару, которые несут пакет птичьего корма и неодобрительно смотрят на нее.
— Похоже, мы работаем не в том месте.
— Я должна вернуться.
— Хорошо, но прежде чем ты уйдешь, ты должна это заценить. Он выдвигает ящик, а затем достает стопку глянцевых фотографий, раскладывая их передо мной на прилавке.
— Свежие и лучшие кадры для нашей стены позора. Только посмотри.
Все они отвратительные. На одной позировал парень среднего возраста в стиле «Я культурист» с напряженными мышцами, а на его пузо был натянут маленький купальник «Speedo». На другой два человека, стоящих на носу корабля: мужчина улыбался, наслаждаясь этим, в то время как женщина была буквально зеленого цвета, и вы сразу понимаете, что на следующем фото будет ее рвота. В этой коллекции преобладала тема разврата и позора и каждый кадр был глупее и более отвратительней, чем предыдущий. Я настолько погрузилась в реакцию на снимок, где кошка пытается спариваться с игуаной, что практически не рассмотрела последнее фото с вполне соблазнительно позирущей женщиной в одном лифчике и трусиках.
— Ох, Декстер, — комментирую я. — Честно говоря…
— Эй, — он расправляет плеч, — Ты делаешь то, что должна сделать. Так?
Я собираюсь ответить на это когда вдруг кое-что понимаю. Я знаю эту женщину. У нее темные волосы, соблазнительная пухлая нижняя губа, она сидит на краю кровати и держит руки на бедрах так чтоб ее декольте было хорошо видно. Но самое главное я знаю что у нее за спиной: большой уродливый гобелен с изображением библейских сцен. Прямо у нее над головой, слева Главный Иоанн Креститель, во время служения для сбора пожертвований.
— О Боже мой! — восклицаю я.
Это комната моей мамы. И женщина на кровати эта Петти, секретарь Дона. Я смотрю на штамп с датой в углу фото: Август, 14. Прошлые выходные. Когда я осталась ночевать у Лиссы, а мама была во Флориде, решившая что теперь все будет хорошо.
— Действительно нечто, да? — спрашивает меня Декстер, выглядывая поверх фото.
— Я знал, что тебе понравится именно эта.
Я смотрю на него и теперь все встает на свои места. Завершение. Ага, как же. Эта была маленькая месть Декстера, его удар ножом в спину, когда я беззащитна. И вдруг я прихожу в такую ярость, что чувствую как к моему лицу поднимается вся кровь, горячая и красная.
— Ну ты и мудак — выплевываю я.
— Чего? — он раскрывает глаза.
— Ты думаешь что это игра? — резко отвечаю я, бросая в него фотографию. Она попадает ему в грудь, протыкая уголком, но он отступает, позволяя ей упасть на пол.
— Ты хочешь вернуться ко мне и так поступаешь? Боже, я хотела нормально уехать, Декстер. Я пыталась быть выше этого!
— Реми, — говорит он поднимая руки вверх. Позади него Лукас отталкивает назад свое кресло и смотрит на меня.
— О чем ты говоришь?
— Ах, ну да, конечно — продолжаю я — Все эти разговоры о вере и любви. А потом ты вытворяешь нечто подобное, просто чтобы причинить мне боль. И не только мне! Моей семье.
— Реми. Он пытается дотянуться до меня и взять меня за руку, чтобы успокоить, но я отстраняюсь, сильно отдергивая кисть, и сбиваю кассовый аппарат.
— Да брось ты. Просто скажи мне…
— Да пошел ты! — кричу я пронзительным голосом.
— Да в чем дело? — кричит он в ответ, затем наклоняется, чтоб поднять с пола фото. Смотрит на нее.
— Я не…
Но я уже иду ко входной двери. В моей голове продолжает мелькать мамино лицо, ее витающий запах духов и оптимизм, огромное старание справиться со всеми замужествами. Она была готова к решению бросить все, и даже свой собственный голос, только чтобы остаться с этим человеком, который не только изменяет, но и хранит тому доказательства. Ублюдок. Я ненавижу его. Я ненавижу Декстера. Я была близка к желанию признать свою неправоту о возможности того, что действительно может сделать сердце. Я сказала, дай мне доказательства и она попыталась. Она сказала, что это не осязаемо, я не смогу это четко обозначить. Но против любви доказательства были неоспоримые. Легко утверждать. И вы могли бы, на самом деле, подержать их в руках.
* * *Новости о Доне оказались завершением моей вечеринки. Что было хорошо, потому что Аманда уже спала в кабинете по коррекции бровей, а Талинга и Лола доедали торт, сравнивая чья любовь в их жизни самая жалкая. Мы окончательно прощаемся и я ухожу, с конвертом, который они мне подарили, с бесплатным любимым кондиционером для волос, обремененная осведомленностью что последний муж моей мамы оказался самым худшим из всех. Который, кстати, очень мало говорил.
Пока я еду домой убивая свой кондиционер и пытаясь успокоится, моя голова проясняется. Я быстро прихожу в себя после шока от вида Петти в маминой комнате и на ее кровати, такая быстрая реакция происходит только с плохими новостями. Я так злюсь на Декстера, за то что он показал мне это фото, и пока я ехала я задавалась вопросом, почему я никогда не замечала эту его двуличную мелочную злую сторону? Он хорошо ее скрывал. И это было подло, втягивать во все мою семью. Причинить мне боль, ладно. Я бы это пережила. Но моя мама была другой.
Я въезжаю на подъездную дорожку и глушу двигатель, просто сижу в машине пока, жалостливо ноя, не останавливается кондиционер. Меня пугает то, что я должна сделать. Я понимала, что кто то другой ничего бы не рассказал, просто позволил бы этому фальшивому браку пойти на самотек. Но я не могу себе этого позволить. Я бы все равно не смогла уехать, зная, что моя мать застряла здесь и живет в такой лжи. И поскольку я твердо убеждена по своему опыту, что с плохими новостями нужно поступать как Сорви-его-быстро-как-пластырь, я должна ей рассказать.
Однако пока я иду от подъездной дорожки к дому, чувствую что что-то не так. Не могу точно сказать что именно, это скорее необъяснимое предчувствие. И даже до того как я натыкаюсь на баночки «Эншур», разбросанные впереди на дорожке, на траве и закатившиеся под кусты, а одну и на ступеньке лестницы, будто ждет что ее вернут на место, я уже чувствую что опоздала.
Я толкаю входную дверь и слышу как она о что-то ударяется: еще одна баночка. Они были повсюду, разбросанные по всему холлу, который я пересекаю, чтоб попасть на кухню.
— Мам? — зову ее я и слышу, как мой голос эхом отзывается в кабинете, позади меня. Без ответа. Я вижу на столе еду, приготовленную для нашего большого семейного ужина: стейки, початки кукурузы, почти все еще лежит в пакетах из супермакета. Рядом с ними лежит стопка писем и один открытый конверт, адресованный маме ровными письменным почерком.
