Эмили. Отчаянная - De Ojos Verdes
Миг сделал его немощным калекой. Популярный среди девчонок и уважаемый многими Марсель, привыкший ко всеобщему вниманию, знавший, чего стоит, вдруг в одночасье стал никому не нужным. Получал жалость. Пожелания скорейшего выздоровления. Пресные. Бессодержательные. И кривился от этого, зубы сводило от ярости. Он долго не мог смириться с такой участью. Даже интересовался способами отойти в мир иной так, чтобы не вызвать лишних подозрений. Казалось, так будет лучше для всех.
Спустя месяц такого бойкота и существования на обезболивающих, его настиг разговор с отцом, который сильно сдал. И это тоже било по крупицам выдержки. Голова его теперь было сплошь белоснежной, фигура осунулась, глаза впали… Марсель понимал — вина на нем. И мама тоже вдруг стала такой взрослой…а раньше все шутили, что она питается молодильными яблоками… Ник отложил свадьбу, но родители отговорили его от приезда. На кону была важная защита докторской, а помочь своим присутствием он всё равно бы не смог. Потому что лежачий младший брат был непробиваем.
Жить не хотелось. Каждое утро — мучительный стон. Организм трещит от неимоверного количества препаратов. Всё вокруг — одного цвета, вкуса, запаха. Всё вокруг — ничто. Всё вокруг — напоминание о том, как он слаб! Ничто, бесполезная никчемная субстанция.
Так вот, папа вошел в палату и молча сел на стул, который приставил ближе к койке. Вперился таким отчаянным и полным страданий взглядом… В усталых глазах…звенели слезы?.. Или это обман зрения? Или рассудок окончательно помутился? Его железобетонный во всех смыслах отец — и такая эмоция?!
— У тебя есть шанс, Марсель. Реальный шанс. Чудо, которого нет у многих в аналогичной ситуации. Ты, кажется, чем-то угоден Господу, раз тебе выпала такая удача. Но время идет, и если упустишь момент, ничего не получится. Я говорил со многими врачами, твои анализы и снимки отправлены и лучшим заграничным специалистам. Все твердят — надо бороться, пока ещё не поздно. Я тебя умоляю, слышишь? Ниже падать просто некуда. Оттолкнись от дна.
А потом порывисто встал и удалился нетвердой походкой.
Марселя вывернуло наизнанку.
Еще пара дней ушла на осмысление и принятие.
В следующий визит родителей он впервые за последние недели произнес что-то вразумительное:
— Заберите меня в загородный дом. Я буду жить там. Никаких чужих визитеров. Только врачи. Понимаю, насколько это всё дорого. Но когда… — осекся, почти произнеся «встану на ноги», потому что не особо верил. — Когда немного приду в себя, я верну тебе всё до копейки…
— Глупец! — папа неуклюже обнял его на радостях.
С того дня сломленный и поверженный инвалид пообещал себе хотя бы ради родителей, вложивших в него столько сил и средств, попробовать восстановиться. Время шло, прогресс наступал семимильными шагами. Это бесило. В двадцать пять всё еще стремишься ко всему и сразу. Но парня хвалили, уверяли, что всё лучше, чем предполагалось. Он не верил. Злился. Ненавидел себя. Пожирал изнутри, занимался самобичеванием. Окончательно замкнулся. Но продолжал заниматься с приходящими специалистами и самостоятельно. Лишь спустя два года, полных мук, терзаний, мысли всё послать к черту, Марсель сделал свой первый нетвердый шаг, обливаясь потом. Еще год ушел на то, чтобы научиться ходить заново. Как ребенок. Поразительно. А спустя еще один — из дома исчезло дорогостоящее оборудование, следы посторонних людей.
На смену пришел полноценный спортивный зал, в который переделали гостевую комнату, и где уже двадцативосьмилетний мужчина проводил часы напролет. Игнорируя запреты. Разрывая легкие. Наращивая еще больше мышечной массы. Только он, его боль и такой способ сублимации. Отражение в зеркале, постоянно напоминающее о том, что урод на серебряной глади — результат необоснованной самоуверенности и веры в безнаказанность. Привет, пожизненно хромающий калека с обезображенным лицом. Кому ты теперь нужен?
Где-то на заднем фоне маячила Амалия, вписавшаяся в его существование своим ненавязчивым присутствием. Так и не ушла. Лелеяла надежду, что… Что? Станут семьей? После всего, что она пережила из-за него, Марсель скорее отрезал бы себе руку, чем прикоснулся бы к этой невинной девушке, испачкав собой. Но он пытался как-то загладить свои грехи. Сделал так, чтобы ни в чем не нуждалась и получила стоящее образование, заставив вновь поступить. Но уже туда, куда Амалия мечтала, а не оставаться на филфаке, потому что ее родители настояли в свое время.
Его затворничество сопровождалось строками. Глотая книги, абсолютно разные по содержанию, мужчина пытался залатать дыру внутри. И постепенно свыкся с тем, что он больше «неживучий» — останется изгоем навсегда. Достаточно страха и испуганных взглядов, брошенных в него за те разы, что ездил в клинику на обследования. С ума сойти. Когда-то бегали за ним, а теперь — от него. Какая ирония судьба.
Финансовый рынок и фондовые биржи были изучены от корки до корки. Обладая недюжинным умом, Марсель решил прикоснуться к этой сфере, страстно желая покрыть все расходы отца и вернуть огромные долги, что тот набрал, но в которых не признавался. Забывал, что его сын отлично умеет считать. Реабилитация такого тяжелого случая, включающая медикаменты, консультации и оборудование, стоила баснословно. И мужчина понимал, что бизнес отца теперь держится на честном слове.
На третий год, наряду с тем, что начал ходить, Марсель стал зарабатывать. Инвестиции, сделанные задолго до этого, приносили доход. Незначительный. Первое время. Он умело вкладывал и эти крохи. Терпеливо ждал. Понимал, что это небыстрое событие.
Потом внезапно понял, что ему не хватает работы руками. Нечто, куда можно вложить накопившееся внутри болото, израсходовать эти дрянные чувства, притупить зов совести, ненависть к себе и сокрушение перед прошлым. Он не мог говорить об этом. О диком страхе, испытанном поначалу. О безнадеге, текущей по венам. О стыде перед родителями и этой прекрасной девушкой. О бездарно упущенных возможностях и той жизни, которая у него могла быть. Ведь Марсель очень хорошо понимал, какой потенциал в нем заложен. А он его про*бал в своё время. Ни меньше ни больше. Злость на себя требовала выхода. Вот тогда и пришла идея с кузницей. Поэтапная покупка нужного оборудования, вникание в азы этого великолепного тонкого искусства.
В общем-то, жизнь устаканилась. Сторонний заработок помог в течение последующих лет вернуть весомую часть отцовских долгов. Сутки мужчины занимали физические нагрузки, чтение и ковка. И такой спартанский уклад вполне устраивал Марселя, который начал получать удовольствие от всего этого. Удивительным образом он привык к своему одиночеству. Да, были родители, Амалия, тот же Ваграм. Приятели, с которыми не обрывал связи, переписываясь и созваниваясь время от времени.
