Жозефина Харт - Грех
Здесь обычная стратегия бессильна. Плавать вокруг него в лексингтонском бассейне или, напялив платье с более чем нескромным вырезом — кстати, отсутствовавшее в моем гардеробе, — наклоняться вперед в порыве эмоций… Прямые атаки не годились для такого человека, как он.
На торжественном обеде в честь годовщины свадьбы моих родителей я была в темно-красном вельветовом костюме. Он подчеркивал спелость моего тела. Эффект был невелик. Я поняла это по отсутствию напряжения в его открытом веселом взгляде. По правде говоря, мне самой была не по душе некоторая вульгарность моего стиля.
Нет, муж Элизабет не был идиотом. И то, что она видела исходящее от него сияние, делало его недоступным. Я подумала, что в случае с Губертом следует проявить терпение.
Как-то мы сидели в саду. В Лексингтоне. Одни. Я пристально смотрела на него. Я немного пододвинулась к нему. Он взглянул на меня. Холодно. Понял ли он меня? Он поднялся.
— Пойду проведаю Элизабет. Извините меня, Рут.
Была ли это демонстрация? Воспринял ли он мой сигнал? «Держись подальше». Заглотил ли он наживу? Или просто понял мои намерения?
Вскоре после этого я заболела. После больницы я чувствовала себя очень слабой. Доминик осаждал меня мольбами, и я уже подумывала о том, чтобы сдаться. И выйти замуж. Почему бы нет?
Моя тайная жизнь с ее страшными лабиринтами и душераздирающей какофонией голосов — мой собственный всплывший голос — эхо, отрицающее воображаемые голоса моих жертв, — порабощала меня и лишала сил.
Моя работа, никогда не занимавшая центрального места в моей жизни, все больше и больше отходила на периферию моих интересов. «Пробивать себе дорогу» в издательском деле не было необходимости — и из соображений материальных, и потому, что мне это не представлялось особенно увлекательным. Я внушила себе, что у меня достаточно знаний и что я достаточно дисциплинированна, чтобы преуспеть в той области, которую я выберу. Мои амбиции имели свое особое приложение.
И в этом смысле Доминик меня устраивал. Мне нравилось то обожание, с которым он относился ко мне. Я полностью контролировала его. Мысль о соединении с ним набирала силу. Доминик, уже чувствуя себя победителем, предпринял решительный штурм. Выдохшаяся, довольная, я уступила.
Мы поженились без всякой шумихи в Лондоне. Лексингтон уже был однажды декорацией торжественного венчания. Мне не хотелось повторения.
Но вскоре я снова оказалась обойденной. Элизабет ждала ребенка. Путем кесарева сечения на свет появился мальчик, к великой радости Элизабет и Губерта. Их квартиру пришлось переоборудовать, и с возвращением в Париж было решено повременить. Гордый отец — счастливый муж — оставался незапятнанным.
Стефан стал своего рода катализатором, и через два года я родила сына Вильяма. Теперь у Доминика было все то, о чем он мечтал. Женщина, которую он любил, и сын. Стоит ли удивляться, что иногда мне очень хотелось отомстить ему за это?
Я была хорошей матерью. Самоотверженной матерью. Когда я смотрела на Вильяма, мои мысли останавливали свой бег. Я открыла в себе желание поклониться кумиру. Фарфоровое божество, которое я купала и одевала. Непроницаемая тайна крика и молчания, взгляд, исполненный мудрого понимания.
Движение сильное и упорное, навстречу мне. Хорошо известные, но обновленные звуки. Обращенные ко мне. Этого должно было быть достаточно. Для меня. Для кого угодно. Но этого не было достаточно.
Когда няня ушла от нас, я стала справляться со всем сама. Доминик был очень удивлен и страшно гордился мной.
Я знала, что моя любовь к Вильяму восхищала его. Она была большим утешением для Доминика. Восстанавливалось равновесие. И это было справедливо.
Доминик купил квартиру-студию и, по-прежнему веря в гармонию чисел, постарался создать симметрично организованное пространство для своей красивой жены и ребенка.
На фоне белых стен он разместил геометрические формы мебели. По углам стояли кремовые шезлонги, черные стулья образовывали правильный круг, идеальный треугольник из низких деревянных столиков с литыми ножками — он говорил, что это антикварные индийские столы. Старинный глобус красовался в гостиной, а напротив него возвышался телескоп.
Комната Вильяма была маленькой, выдержанной в лютиково-желтых тонах. Его кроватка застилалась покрывалом, на котором ядовито-желтые коровы и пастухи, казалось, гоняются друг за другом по желтому полю в цветах. Оно нравилось ему, и он делал из покрывала что-то вроде тряпичной куклы, покорной и любимой.
Наша спальня являла собой контраст голубых и темных тонов. Доминик устроил для меня небольшую гардеробную, в которую вела замаскированная дверь — у меня был от нее ключ. По одну сторону были развешены платья, сидевшие в обтяжку, — наряды, которые особенно нравились Доминику. Аккуратными рядами стояла обувь. На полках — стопки заботливо сложенных свитеров, отливающих черным, кремовым, красным. На маленьком туалетном столике — очаровательный беспорядок кремов и пудр. Менее очаровывающие взор предметы лежали в ящиках стола.
Именно там, в тесной темной комнатке, я хранила вещи Элизабет. Высокие каблуки — черный лак. Две пары шелковых трусиков, оливково-зеленые и черные, которые я переделала, подогнав к своей фигуре. Носки. Заколка для волос — новое приобретение. Берет. Почти новый.
Я знала о скрытом сексуальном смысле всего этого и отдавала себе отчет в тех намерениях, с которыми я надевала ее вещи. Но в моем поведении не было тоски по телу Элизабет. Нет. Настолько требовательна я не была. Казалось, Элизабет не нуждалась в этих вещичках. Так ли это было? Столько различных мелочей. Из года в год.
В первое время после замужества я тщательно прятала свои трофеи под грудами одежды. Или же засовывала их глубоко в ящик. Но время шло, моя гардеробная все более обживалась мной, и я перестала бояться вторжений. Я расслабилась. Обычно я не пользовалась этими вещами.
Они предназначались для особых целей. Я смотрела на них и думала о теле Элизабет. Я впадала в своего рода транс, кружа по своим владениям, погруженным в полумрак.
После замужества мое отношение к Доминику не изменилось. Я радовалась своей власти над ним. Я знала, что это не столь уж большое достижение. Не требовавшее особого искусства. Но я не была амбициозна. Мало кто по-настоящему амбициозен. Возможно, в нас есть какое-то древнее генетическое знание. Большая часть человечества не стремится владеть миром, угадывая череду разочарований. Люди предоставляют немногим слепцам искать тропинки к мудрости. И наблюдают, как те попадают в ловушки, приносят себя в жертву, и состязаются друг с другом. Гораздо удобнее занять место среди зрителей и следить за тем, как актеры выпутываются из положений, доигрывая пьесу до конца.
