Жозефина Харт - Грех

Жозефина Харт

Грех

Посвящается Морису Саатчи

Пролог

Детства очень просто лишиться. Для этого вполне достаточно почувствовать себя слишком счастливым. В наше время это ощущение не торопится осенить души. Говорят, что завесу, скрывающую от нас будущее, ткет ангел милосердия. Но кто накидывает покров на наше прошлое? Почему мы бродим ослепленные среди руин, то и дело попадая в капканы, путаясь в намерениях и поступках, странных и необъяснимых? Писатели из жизни и смерти реальных людей создают свои истории. И эта история — фрагмент жизни. Фрагмент из двух судеб. Из моей. И из ее.

1

По-настоящему я никогда ее не знала.

Она вошла в мою жизнь вместе с человеком, который был ее мужем. Вместе с человеком, с которым мне суждено жить. И вместе с ее сыном Стефаном.

В мою жизнь вошла ложь.

Меня окружили миры, искрившие тайным интересом к ней. И еще другие, молчаливые, таинственные, державшие меня на дистанции, в ожидании. В надежде, что мимолетный отсвет укажет путь к ней. Теряя ее след, я погружалась в темные воды своей жизни и сквозь толщу мутных волн, захлестывавших меня, пыталась прорваться к ее душе, слабо мерцавшей надо мной. Она пряталась от меня, а я искала ее. Она пряталась ради моего же блага. Теперь я готова растоптать эту бледную, неясную тень.

Она ранит меня, но я не чувствую боли и наношу ответный удар. Я не собираюсь убивать ее. Только дать отпор. Выбрать точку на гладкой поверхности зеркала и с силой опустить серебряный молоточек. И я стану ею.

Иногда в минутном порыве решимости мы приближаемся к тому, что готовит нам случай, исступление или отчаяние. Но не случай привел ее в мою жизнь. Она ждала меня, и это было предрешено. Она ждала меня в моем доме. Она не была рождена моей матерью. Но она была ее ребенком. И это величайшая несправедливость по отношению ко мне.

Ее звали Элизабет Эшбридж. Я всегда завидовала этому имени.

2

— Кто-то летает по моей комнате. Кто-то черный. Мама. Мама. Кто-то летает. Черный. У него крылья. Мама. Мама. Где ты, мама? О, пожалуйста, мама. Иди сюда. Мама, пожалуйста. Пожалуйста. Он вот-вот сядет мне на лицо.

Я бьюсь о дверь. Я не могу дотянуться до выключателя. Я слишком мала.

— Мама, я не могу… Мама, мама!

Темный коридор. Кто-то черный.

— Мама, он летит за мной. О, мама. Где ты, мама?

Здесь должны быть ступеньки. Я встаю на цыпочки, тянусь… Но все равно выключатель расположен слишком высоко. Я цепляюсь за перила. Я медленно ползу, ступенька за ступенькой я погружаюсь во тьму.

Холл настолько узок, что, вытянув руки, я касаюсь стен. Слезы текут по моему лицу… ноги подгибаются…

Я продвигаюсь вперед.

— Мама. Мама.

Я кричу, я обращаюсь к далекому благословенному лучу света.

— Мама.

Навстречу мне плывут звуки радио и ее голос. Из последних сил я толкаю дверь из мрака на свет.

Они оборачиваются. Они купаются в потоках света. Великолепная троица. Элизабет стоит на коленях. Ее золотые волосы струятся по плечам. От нее исходит свет. Позади сидит моя мать с гребнем в руках. Напротив них отец с чашкой какао. Он сильно наклонился вперед, почти сполз на пол.

Покой и счастье. Гармония. Но мне здесь нет места. Мать бежит ко мне. Она сжимает меня в объятиях. Элизабет пугается:

— Рут, бедная Рут, почему ты так кричишь!

Отец встает с места и тихо произносит:

— Дорогая Рут. Дитя мое. Что с тобой? Ты шла одна по темной лестнице! Бедная малышка.

Они целуют меня. Они ласкают меня. Они усаживают меня. Они стараются успокоить меня.

Я пью какао из чашки Элизабет. Она целует меня. Она целует мои коленки.

— Бедная, бедная Рут! — шепчет она.

Я снова начинаю кричать. Слезы ненависти капают на голову Элизабет. Стекают по ее золотым волосам. Она поднимает ко мне лицо. Я нагибаюсь к ней. Я прижимаюсь к ее лицу. На ее губах капли. Мои слезы.

Жгучи ли они, Элизабет? Жгучи?

Меня несут обратно в постель. Через освещенный холл. Мать и отец нежно воркуют надо мной. Они старательно ищут крылатое чудище. Оно уворачивается от них. Отец садится рядом со мной, гладит меня по голове. Мать тихонько поет колыбельную. И, я проваливаюсь в сон.

Надо мной разверзлись небеса. Из тьмы я смотрю на светило. Я окунаюсь в свет. Я одна.

3

Теперь я понимаю, что слишком рано столкнулась с добротой и она безвозвратно ушла из моей жизни.

Я попала в жестокие тиски великодушия Элизабет. Зная о ее прямоте и искренности, я задыхалась в той атмосфере, которая окружала Элизабет. Убийственная мощь ее сердечности разрушала чахлые ростки доброты, пробивавшиеся в моей душе.

Мне казалось, что я придавлена темной толщей воды, и восставала против господства Элизабет. Она была королевой. И поэтому к ней нельзя было испытывать ни любви, ни жалости.

Она осталась сиротой, когда ей было всего девять месяцев. Ее родители, Астрид, сестра моей матери, и Оливер Орд Эшбридж, молодые, любящие супруги, погибли в автомобильной катастрофе. Элизабет привезли в Лексингтон. Старые каменные стены стали для нее надежным укрытием, а знаменитые парки и озеро придали особую красоту ее свободе, ограничив пространство и наделив его множеством неповторимых деталей. Она жила в Лексингтоне, и мои родители любили и баловали ее. У них появилась дочь. Еще до меня.

Я была их единственным ребенком. По крови. Но эта привилегия была отнята у меня.

Никто в этом не виноват. Мои родители поступили правильно. Они были добры. Они приютили Элизабет. Они дали ей кров. Мой кров. И наделили меня тоской по чему-то безвозвратно утерянному.

Я навсегда стала второй, и в этом изначально была ложь. И не просто второй, а одной из двух, одной, которая ничего не значит без другой.

Мои мать и отец вряд ли догадывались о том, как я реагировала на их заботу, на их почти любовь. Они хотели, чтобы в моей памяти остались самые трогательные воспоминания. Об их привязанности и нежности. Но я ненавидела эти старательно возводимые декорации. Вот моя мать любуется туго заплетенными, длинными, золотистыми косами Элизабет, уход за которыми занимал гораздо больше времени, чем за моими космами, черными, вьющимися, покорявшимися нескольким энергичным движениям гребня. Меня так и подмывало крикнуть: «Мама, я знаю, что надо сделать. Обрежь волосы Элизабет. Пусть у нее не будет кос. Сожги их». Но я молчала. Я училась терпению. Скрытности.

Элизабет безутешно рыдала в тот день, когда она должна была отправиться учиться в пансион. Отец, стоя на коленях у ее постели, гладил ее руки и шептал: