Полина Поплавская - Кошка души моей
Пат наблюдала весь этот хоровод словно из-за стеклянной стены. Глаза ее искали только Мэта, который с веселой, но отстраненной улыбкой переходил от одной группки к другой, с кем-то просто выпивая бокал вина, с кем-то вступая в разговоры и споры. На Пат он не глядел, как, впрочем, и остальные гости, за исключением какого-то похожего на немца, коротко остриженного юноши. Он, вероятно, никак не мог понять, зачем здесь молча сидит эта девушка в столь странном костюме. Но Пат не понимала этого и сама. Ее начинало тяготить это сборище.
– Да, «Пенни Лейн» – это, конечно, воспоминание об английской жизни, но в ней нет того вихря сумасшествия, что в «Строуберри»,[3] который с каждым припевом все злее… – вещал у окна Юджин.
– Просто это ЛСД, – тихо проговорил Мэт, и Патриция с тоской ощутила на себе его пронзительный быстрый взгляд. – Чтобы получить настоящую музыку. Тогда можно рискнуть сделать все, что хочется, – и сделать.
Как и тогда, на берегу Делаварского залива, при упоминании о наркотике Пат показалось, будто плод в ее утробе, еще не подававший признаков жизни, раскрыл свой маленький ротик в отчаянном крике. Она покачнулась на своих одеялах.
– Мне нужна храбрость музыки. Мне нужно, чтобы человек мог пугаться до смерти, но в то же время продолжать слушать и чувствовать, что все ОК. Нужна власть.
Разгул между тем набирал обороты. Снизу доносились визги и крики наиболее буйной части гостей, а кто-то уже спал, свернувшись калачиком, прямо на лестнице. Подружка Фейсфула демонстративно поглаживала себя по груди и бедрам, провоцируя художника, а может, и всех остальных на что-нибудь поинтересней, чем болтовня о «Сержанте Пеппере».
Голова Пат кружилась от шума и висевшего слоями дыма. Разве так проходили праздники у них дома? И, как в полусне, она вспоминала прохладу высоких комнат, маму, всегда в элегантных бархатных платьях, с замысловато уложенными волосами, отца, неизменно поднимавшего первый бокал за власть Шервудского леса, немного чопорных, но сердечных гостей… И собственную радость сопричастности стройному, гармоничному миру взрослых. И еще цветы, всюду цветы. Почему Мэт так равнодушен к цветам, собакам – вообще, ко всему живому? Когда Пат исполнилось семь, ей подарили котенка… Девушку вернула к реальности неожиданно наступившая тишина. Она открыла глаза и увидела, что изумленные гости оторвались от своих занятий, а Мэтью стоит перед ней на коленях, как действительно мог стоять перед статуей Приснодевы какой-нибудь средневековый француз. И, подняв на нее широко раскрытые, ничего не видящие глаза, он запел непривычно тихим высоким голосом:
О мой желанный,Мой ненаглядный мир…
Пронзительная мелодия затопила зал. Некоторые даже привстали – это было неслыханно: блистательный Мэтью Вирц признавался в своей сломленности миром.
Мы простимсяТихо и простоНавеки,Ты – необъятный,И я – твой убогий калека…
Пат беззвучно плакала. Может быть, из всех присутствующих она единственная понимала, какого мужества стоила Мэту эта песня-признание. А голос замирал и снова пытался подняться:
Вечные далиБудут шуметь, как и прежде,Жадно вдыхаяДуши невинных…
С долгим щемящим звуком гитара упала перед Пат, и, не выдержав, девушка бросилась к Мэту в отчаянной попытке уберечь его, спасти…
Одним взмахом он поднял ее на руки и, не видя уже никого и ничего вокруг, понес вниз по лестнице. Причудливым цветком вздувалось и опадало лиловое одеяние девушки, на длинные складки которого Мэт безжалостно наступал коваными каблуками своих ковбойских сапог.
Спальня встретила их облегчающей тишиной, и какое-то время, ошеломленные, они неподвижно лежали, словно боялись ее нарушить. Потом Мэт заговорил:
– Я не смогу жить, если не сделаю свою музыку мощным сгустком всех человеческих отношений – рождение, смерть, пол, деньги, политика, религия… Все должно быть связано воедино и преображено силой духа. Ты дала мне пол и подаришь рождение, но понимаешь…
– Я понимаю только одно, милый: никто, кроме меня, не сможет помочь тебе, потому что любовь моя безгранична…
Пат не помнила, сколько раз взрывался изумрудным огнем в мозгу и сводил сладкой судорогой тело оргазм, сколько бесстыдных желанных слов было произнесено в черной осенней ночи, но под утро, глядя на тело возлюбленного, смуглевшее на розовых махровых простынях, она подумала, что именно в эту ночь она, наверное, стала взрослой. И с этим новым ощущением она заснула на краешке кровати, боясь разбудить Мэта.
Самолет на Брюссель вылетал из Филадельфии в семь утра.
* * *Пат проснулась от одиночества. Позднее ноябрьское солнце уже лежало на полу холодными бледными пятнами, и от этого почему-то было еще тоскливей. Пат и раньше часто просыпалась одна – Мэт, вообще плохо спавший ночами, уходил наверх, чтобы не мешать ей. Пат очень хотелось объяснить ему, что ей в тысячу раз лучше не высыпаться, но быть с ним, чем испытывать наутро это чувство ненужности и пустоты.
Но она не смела говорить об этом, как не смела и многого другого: она боялась не угадать его настроения, сделать или даже спросить что-нибудь не так. Пат навсегда запомнила, как однажды, сжигаемая любопытством, она спросила:
– Мэт, а кому была посвящена «Кошка»? – «Кошка» была самым крутым хитом Вирца и первой из услышанных Патрицией его песен. Мэт нехорошо скривил свой крупный, красиво очерченный рот.
– Запомни, маленькая: никогда не спрашивай подобных вещей у мужчины. Тем более – у любовника. И уж тем более – у человека, так сказать, творческого. – А потом, взяв девушку за подбородок и глядя ей прямо в глаза, уже смягчившись, добавил: – Тебе не стоит переживать о прошлом.
А теперь пустота навалилась на нее невыносимо. Пат с трудом заставила себя встать, подобрала с пола растерзанный шелк и спрятала под подушку. Разбросанные вещи Мэта она даже не стала трогать и, не накинув халата, побрела в ванную.
В огромном, занимавшем всю стену зеркале девушка увидела, что все ее тело покрыто темными следами страсти – только нетронуто белел живот. Пат улыбнулась: теперь она уже не настолько одна, чтобы впадать в отчаяние, но еще и не настолько связана, чтобы не заниматься собой… И, разумеется, работой, которая всегда доставляла ей удовольствие.
Наскоро перекусив, девушка махнула рукой на приведение дома в порядок после вчерашнего погрома. «Вечером позову Жаклин, – Жаклин была юной французской эмигранткой, снимавшей комнату в соседнем доме и всегда готовой помочь, причем за весьма скромную сумму. Пат нравился ее безупречный парижский вкус и тот дух Европы, которого в Штатах так недоставало. – Заодно поболтаем и чего-нибудь выпьем… – Пат погладила живот. – …чего-нибудь совсем легонького».
